АНАР

ГОРЬКИЕ СУДЬБЫ ДВУХ ПОЭТОВ

Два прекрасных поэта начала XX века. Два поэта с горькой судьбой. Конечно, каждый крупный художник – индивидуален и в судьбе,  и в творчестве,  однако есть несколько важных моментов,  позволяющих объединить этих двух поэтов.
По советской терминологии национализм считался определе­нием со знаком минус и слово «националист» постоянно сопровождалось эпитетом – буржуазный, реакционный, отъявленный.  В лучшем случае оно заменялись эвфемизмом – патриот. 
И Мухаммед Хади и Ахмед Джавад были националистами в самом лучшем, благородном смысле этого слова, патриотами своей родины,  своей нации если угодно. Это их объединяло в первую очередь при всей разнице поэтического лица, стиля, языковых особенностей. Обе были влюблены в Турции, ее поэзию и находились под определенным влиянием турецких поэтов – Намика Кемаля и в особенности Тофика Фикрета – Мухаммед Хади, Мамед Эмина Йурдакула, Рзы Тофика –Ахмед Джавад.  Национализм или патриотизм в Азербайджане в начале прошлого века почти всегда сопровождается пристрастием к Турции,  неизбежно сочетается с ним,  и тому есть объяснение. Все тюркоюзычные народы были под властью чужих империй – Русской,  Иран­ской,  Китайской и лишь только Турция, вернее Османская империя обладала самостоятельностью, могла официально пользоваться своим родным языком, хотя османский язык той эпохи, изобилующий араб­скими, персидскими словами трудно была считать чисто тюркским.  Правда и в составе Османской империи проживали национальные меньшинства как христианского так и мусульманского вероисповедания,  и они считали власть османов гнетом.  Еще одна общая особенность обеих поэтов – в превратностях их судьбы, сложной, непредсказуемой, полной неожиданных роковых поворотов.       
В молодые годы Ахмед Джавад прожил несколько счастливых лет,  особенно в годы романтической влюбленности в свою будущую супругу Шукрию-ханум и это отразилось в стихах посвященных ей:
 
Есть ли на свете человек, счастливей меня?
 
– писал он, не догадываясь о том,  что готовить ему судьба. Наконец,  Джаваду было суждено прожить полные одухотворенной радости годы азербайджанской независимости. 1918-1920 годы явились пиком творческой активности,  искренности и вдохновенной плодотворной работы А.Джавада. Именно в это время он пишет такие патриотичес­кие (националистические) произведения,  как стихи,  посвященные Азербайджану,  его национальному флагу.  Турецкой армии,  освободив­шей Баку.  В их числе   и стихи,  ставшие гимном Азербайджана в те годы и восстановленные в качестве Государственного гимна в годы нашей второй независимости.  (Музыка Узеира Гаджибеили.  Узеир бей создал также на слова Джавада песню «Волновалось Черное море» ставшее чуть ли не вторым гимном Турции).  Мухаммед Хади,  в отличии от Джавида,  казалось был фатально обречен на несчастье. В юные и молодые годы ему не удалось осущест­вить свою мечту – получить полноценное образование, хотя позже сво­ими неутомимы усилиями он стал одним из эрудированных людей эпохи.  Его стремление к учебе, знанию, просвещению неизменно натыкались на непреодолимые глухие стены. Это нашло отражение в его горьких строчках:
 
Жажду взлететь высоко! – хватит ли воли и сил?
Крылья талантов моих строгий учитель подбил
Как не просил я людей к знанью меня приобщить, –
Тщетных стремлений моих рвется бесплодная нить
Слово ты скажешь горе - эхо ответить из мглы,  
Глухие к стенаньям моим люди,  что тверже скалы.
 
(перевод А. Нейхардт)
 
Романтик не только в своем творчестве, но и по своему жизненному поведению Хади, вдохновленный революционными событиями в Турции,  в 1908-ом году едет в Стамбул, но арестовывается здесь как «русский шпион» и ссылается в Салоники. Лишь в 1914-ом году, ему удается вырваться из ссылки и сесть в корабль с целью вернутся на родину. Но корабль захватывают греки и не этот раз его принимают за турецкого шпиона.  Хади с трудом удается спастись.
Один из самых известных бейтов в большом стихотворении поэта является двустишие:
 
Все нации поставили свои подписи в книге жизни        
Нет лишь почерка моей нации среди этих подписей
 
(подстрочный перевод)
 
В стихотворении «Спасите от тирании» Хади пишет:
 
У своры насильников мы очутились в когтях
 Мы словно в плену у невзгод и несчастья в сетях
Смертельные стрелы летят отовсюду на нас
И нет никого, кто бы народ от гибели спас.  
О Роди на, стала ты местом,  где властвует гнет
Нет истине дела то тех, кто лишь зло признает
Зло властвует всюду нигде не встречая препон
В стране, где рутина – извечна, и низость -закон
Твори все,  что хочешь,  но быть молчаливым умей,
Забудь справедливость правде и думать не смей.  
В железных оковах насилья томится страна,  
Стенаньем,  слезами народа земля сожжена
Здесь каждый о выгоде мыслит,  к наживе стремясь
А люди достойные,  мудрые втоптаны в грязь
 
(перевод А. Нейхардт)
 
Страшный парадокс судьбы Хади заключается в том, что когда наконец,  его мечта вроде бы осуществилась, Азербайджан объявил свою независимость,  поставил «свою подпись в книге жизни», Хади,  которому было уже под сорок, в отличие от 26 летнего Джавада не смог полностью ощутить эту радость. Немыслимые мытарства жизни,  пристрастили его к алкоголю.  Гусейн Джавид,  его современник, стал свидетелем грустного эпизода, он увидел нетрезвого поэта продаю­щего листки со своими стихами на улице, чтобы заработать деньги то ли на хлеб, то ли на выпивку…  Повторилось то, что часто повторяется в истории – когда осуществляются желание жаждущих свободы и независимости, они сами уже как-то перегорают,  будучи не в состоянии полной грудью вдохнуть этот воздух вольности.
И могила его долго была потеряна в безвестности. Но несчастье Хади не кончаются на этом. Еще одна беда поэта не в его человечес­кой,  а литературной судьбе. Дело в том, что произведения Хади написаны таким усложненным языком, с таким изобилием арабских,  персидских слов и оборотов, что его с трудом понимали современники,  а сегодня никто,  кроме специалистов,  не понимает.  Казалось бы есть выход – адаптировать его строки на современный язык, упростить,  осовременить, сделать их понятными и доступными сегодняшнему читателю. Но здесь кроется еще одна особенность несчастливой литературной судьбы Хади. Это тонким художественным чутьем уловил наш выдающийся поэт Рамиз Ровшен.  При упрощении стихов Хади они теряют не только свою загадочность,  туманность,  обаяние непонятности, тайны, но в какой то мере смысл, становясь почти, что тюризмами.
«У кажущихся необычайно сложными строками Хади нет глубокого и сакрального подтекста пишет Р. Ровшен. Если мы переведем на наш современный язык арабские и персидские слова в его поэзии,  она будут понятна любому школьнику.  Откровенно говоря я сам как-то в начале 80-х попытался это сделать.  Проделав эту операцию с парой стихов Хади,  я обнаружил странную картину – чем более простыми становились эти стихи, тем больше они оказывались плоскими. И в этой связи возникает вопрос,  действительно ли языковая сложность поэзии Хали является ее уязвимой стороной. Нет однознач­ного ответа на этот вопрос».  
Слова эти взяты из эссе Рамиза Ровшена «Лазутчик Бога».  Вспомнив злоключения Хади, которого принимали то за русского, то за турецкого шпиона (или лазутчика, скажем) автор объявляет его «Лазутчиком Бога» и заканчивает свое эссе с уверенностью, что поэт от Бога Хади,  писал та к,  что сам Бог,  пони мал его без труда…
Что же утешимся этом, когда обращаемся к судьбе поэта-горемыки.
В отличии от Хади,  язык Джавада чист и прост. Это родниково прозрачный азербайджанско-тюркский. Обусловлено это еще и тем, что Хади большинство своих стихов писал в размере аруз, а Джавад, в основном создавал свою поэзию в размере хеджа.
Счастливая пора творческого взлета Ахмеда Джавада закончилась 28 апреля 1920 года, когда в Азербайджане была установлена совет­ская власть. Как известно,  свою независимость Азербайджан продек­ларировал ровно за 23 месяца до этого -28 мая 1918 года.  
 
Я каждый новый май встречаю,  
Как невозможную удачу
С апрельской капелью тая,  
Над горестным обманом плачу.
 
Влачусь в пустынном бездорожье
И нет души родной,  похоже.  
Прекрасный май,  надеюсь все же
Придет конец страданьям.  Плачу.
 
Прошли все мыслимые сроки,  
Цветы покроют ли отроги?    
Мой май застрял на полдороги,  
И я по дням желанным плачу.
 
Когда желанный май настанет,  
Новь настоящей новью станет,  
Но если май опять обманет?
Когда же мы воспрянем? Плачу.
 
(перевод С. Мамедзаде)
 
В первые годы советской власти А. Джавад еще мог выражать крик души:
 
 
Вопрошающем втолкую
Кто я на земной юдоли.  
Я – терзаемой отчизны
Голос стонущий от боли.
 
Но очень скоро заставили замолчать этот «голос стонущий от боли». И сколько бы не говорил Джавад, что после 25-го года никаких политически направленных стихов не писал, сколько бы не уверял, что работает над монументальной поэмой «Октябрь», стихами о Москве,  писательская братия жаждала его крови.
В стенограммах литературных судилищ сохранились даже вирши какого-то графомана, который в стихотворной форме требовал ареста и ссылки Джавада, таким образом предвосхищая последующие акции карательных органов. Джаваду припомнили не только прежние «грехи» – стихи,  посвященные стягу независимого Азербайджана или оду в честь турецкой Армии, но и то, что его совершенно невинное стихотво­рение «Гей-гель» опубликовано в Турции, в мусаватском издании.
-Это чисто лирическое стихотворение, его можно толковать по разному – пытался обясниться Джавад – и мне совершенно не известно, каким образом оно попала в турецкую печать .
Но все это не возымело никакого значения. Интересно, что наиболее яро, против мусаватистского прошлого Джавада, против националис­тических и протурецких настроений в его поэзии выступали те литера­торы,  критики,  которые очень скоро сами оказались жертвами репрес­сий,  разделили участь критикуемых ими Джавида, Джавада,  Юсифа Везиря,  Мушвика.  С одним знаменательным исключением: один из ярых оппонентов Джавада, добившийся даже его исключения из Союза писателей,  дожил на воле до глубокой старости. Критик молодого поколения удачно сострил про него, что тот в молодости был нехорошим человеком, но прожил так долго,  что в старости стал хорошим. В оправдании, если этому есть оправдание, этому человеку можно сказать, что когда после реабилитации Джавада,  корреспон­денты пришли к нему, чтобы он поделился воспоминаниями о Джаваде он сказал: я в свое время стол ко несправедливого сказал, написал и сделал в отношении него,  что же хорошего я могу вспомнить.
Джавад был арестован в один и тот же июльский день вместе с Гусейном Джавидом и Микаилом Мушвиком. Гусейн Джавид на одной из последних встреч с членами своей семьи сказал: Джавад оказался настоящим мужчиной.
Можно только догадываться, что стоит за этими словами. По официальной версии Ахмед Джавад был расстрелян, но есть веские предположения, что он умер от нечеловеческих пыток до расстрела.
В Баку есть улица Ахмеда Джавада. Но нет памятника. Его нет и в Гяндже, в очень родном для него городе. У нас обычно ставят памятники поэтам как свечки – похожие друг на друга фигуры стоят в рост по стойке смирно. Я в свое время предлагал и писал о этом,  что увековечить память Джавада можно и по другому.  По дороге из Аджикенда к Гей-гелю есть много прекрасных родников,  источников.  Одному из этих родников можно присвоит имя Ахмеда Джавад и отчеканить на нем строки из его бессмертного стихотворения «Гей-гель»
 
На лоне зеленом туманистых гор
Пленит совершенства виденьем Гей-гель
Кольцом изумрудным окрестный простор
Упал на тебя отраженьем, Гей гель.
 
Потише вы, гости! Уняться пора!
Туманном укрыла к расу ню гора
Усталая пери поспит до утра
И нем предстает сновиденьем,  Гей-гель
 
Заветное слово ветрам передай
Далеким-далеким краям передай
Судьба одарила людей невзначай
Волшебным твоим появленьем Гей-гель
 
(перевод С. Мамедзаде