Гюльтекин Султанова

 
История переводов из Шекспира на азербайджанский язык начинается с конца ХIХ века с печально известного перевода «Отелло», осуществленного драматургом-журналистом Гашим беком Везировым. О его качестве можно судить по эпиграмме великого сатирика Мирзы Алекпера Сабира, присутствовавшего на постановке этой пьесы.. Вот ее начальные строки:
 
Так перевел, что гордый дух Отелло,
От ярости и горя зарыдал….                   
 
А как же обстоит дело с переводом «Гамлета», в частности, монолога главного героя на азербайджанский язык? К этой, самой востребованной шекспировской пьесе в нашей стране, да и не только в нашей, охотно обращаются азербайджанские переводчики. Среди них известные писатели, поэты, представители актерского искусства. Их интерпретации анализировались в ряде исследований. Привлекает внимание монография А.Тахмасиб «Гамлет на азербайджанском языке» (Баку,1960), в которой рассматриваются переводы шекспировской пьесы, осуществленные  А.Ахвердовым, Дж.Джабарлы и Т.Эйюбовым. Каждому из них она посвятила отдельную главу. Большую заслугу А.Ахвердова она видит в том, что он первым из азербайджанских художников слова перевел эту гениальную трагедию и познакомил с ней многочисленных читателей. Автор отмечает, что когда еще писатель только приступил к переводу шекспировского шедевра, "Гамлет" уже неоднократно переводился на языки народов Запада и Востока и ставился на сценах мировых театров. Редактор указанной монографии профессор А.Ахундов, ныне академик АН Азербайджанской республики, в своем вступительном слове отметил тот энтузиазм, с которым работала над этим исследованием выпускница Азербайджанского Государственного Института иностранных языков А.Тахмасиб. Наряду с некоторыми достоинствами, А.Ахундов заметил и имеющиеся в работе разного рода упущения. В заключение он подчеркнул, что если бы не преждевременная смерть А.Тахмасиб, она сама, своей рукой исправила бы все бросающиеся в глаза недостатки.
А.Ахвердов, как и другие упомянутые в исследовании А.Тахмасиб переводчики, не владел языком оригинала. В своих интерпретациях они опирались на те или иные переводы русских переводчиков, и значит, полностью находились во власти их интерпретаций. А.Тахмасиб в ходе исследования приходит к выводу, что А. Ахвердов воспользовался переводом Н.Полевого. Она отмечает многочисленные искажения, сокращения и как следствие этого – значительное уменьшение объема оригинала в переводе. Кроме ошибок русского переводчика, его азербайджанский коллега присовокупил к ним и множество своих. И что особенно непростительно, Ахвердов, использовав перевод Полевого, показал вслед за ним  искаженный образ Гамлета, а именно – изобразил его как трусливую, слабовольную и ничтожную личность. Исследователь в результате сопоставления приходит к выводу, что перевод значительно искажен и упрощен. К сожалению, от него на сегодняшний день осталось всего несколько фрагментов, здесь отсутствуют многие сцены и, вероятно, среди них и перевод монолога «Быть или не быть». Иначе автор монографии не прошла бы мимо него.
 Следует отметить, что указанные в этом переводе недостатки встречаются, по мнению исследователей, и в интерпретациях указанной шекспировской пьесы Дж.Джаббарлы и Т.Эйюбова.
В своей работе автор много внимания уделяет переводу первого, который она считает самым удачным для своего времени. Впрочем, и ныне некоторые ценители творчества Шекспира в нашей стране отдают предпочтение интерпретации Дж.Джаббарлы, главным образом, режиссеры. К ним относится и такой известный театральный деятель, как Азер Паша Неймат. Следует отметить, что упомянутый писатель-драматург, написавший ряд замечательных пьес, предназначал их в основном для сцены. Ту же самую цель он преследовал и в переводе «Гамлета», однако в своей интерпретации он допустил множество сокращений, о которых упомянула в своем исследовании А.Тахмасиб. Тем не менее, автор, отдавая явное предпочтение переводу Дж. Джаббарлы, в то же время на протяжении всего анализа большей частью показывает не его достоинства, а вскрывает его недостатки, сводящиеся, главным образом, к смысловым искажениям, сокращениям и пр. Она оправдывает необходимость одних и недопустимость других пропусков, отмечая, что в последних случаях есть довольно-таки существенные штрихи и нюансы, в большей или в меньшей степени обогащающие образную галерею пьесы, ее идейную направленность. Однако вправе ли переводчик, а вслед за ним и режиссер, произвольно обращаться с шекспировским текстом? На этот счет существуют разные мнения, нередко весьма противоположные. Одни считают, что они имеют полное право на сокращение перевода пьесы для постановки её на сцене, другие совершенно не согласны с этим. Так, известный поэт и переводчик К.Чуковский отмечал: «Горе театру, который хоть на короткое время уверует, будто сцена – одно, а литература – другое. Только сочетание сценичности с высокими литературными качествами, с поэзией, с чисто словесным искусством есть подлинная основа театра. Шекспир потому и величайший из всех драматургов, что он – поэт. Почти все его драмы – стихи, и только оттого, что эти стихи превосходны, они уже четвертое столетие звучат во всем мире со сцены. Делать Шекспира только элементом спектакля – это значит принижать… Шекспира». Совершенно правы те критики, которые считают, что задача переводчика – перевести оригинал как есть, целиком, а режиссер уж сам распорядится текстом перевода. Однако и тут есть свои сложности. Ведь режиссер, не вооруженный соответствующими знаниями идейно-образного содержания подлинника, может непроизвольно сократить именно те сцены, которые содержат существенный смысл, те моменты, без которых нельзя воссоздать все идейно-эстетическое богатство переводимого произведения. На наш взгляд, режиссер только тогда имеет право на сокращения, разного рода купюры, когда переводчик допускает длинноты, совершенно противопоказанные сценическому произведению или искажающие смысловое содержание. Критик также, прежде чем взяться за такой серьезный труд, как разбор перевода такого шекспировского шедевра, как «Гамлет», должен глубоко изучить его идейно-образный строй, особенности эпохи, мировоззрение переводимого автора и др. Когда же это сделано не в достаточной степени, читателю (зрителю) трудно осознать психологию героев, их чувства и переживания, мотивацию их поступков. Недопустимо, когда критик оправдывает сокращения, связанные с историзмами, национальными, религиозными и прочими реалиями. Так, в начале пьесы перед стражниками, охранявшими королевский замок, появляется призрак, очень похожий на покойного короля, отца Гамлета. Беседуя об этом, один из них сообщает о бытующих слухах, о том, что в ночь, когда родился на земле спаситель (Иисус Христос – Г.С.), духи не смели шелохнуться, а ведьмы утрачивали способность вредить. Исследователь не поняла смысла выражения «дневной бог», то есть Аполлон (Феб), который в греческой и римской мифологии считался не только богом искусств, но и богом света и солнца. И вот этот всемогущий бог, по разумению критика, пел всю ночь празднования Рождества Христова. «Дневное светило» пело до самого утра, в связи с чем духи и бесы боялись покинуть места своего обитания, и поэтому эта ночь считалась священной и чистой. На самом же деле пел не Аполлон, а петух. Налицо казус, связанный с незнанием греко-римской мифологии. Нельзя принять и следующее рассуждение А.Тахмасиб: «Ввиду того, что указанное понятие совершенно не соответствует азербайджанским национальным особенностям, не ошибемся, если скажем, что это вполне допустимое сокращение в указанной сцене». Из этого следует, что переводчику позволительно игнорировать реалии, являющиеся наиболее яркими показателями национального колорита переводимого произведения. Некоторые ее выводы звучат невнятно. Сначала она с удовлетворением отмечает, что Т.Эйюбов, не довольствуясь русским переводом Б.Пастернака, использует и подстрочник пьесы, составленный известнымученым-шекспироведом профессором М.М.Морозовым, что, несомненно, оказало положительное влияние на азербайджанский перевод. А далее следует несколько туманное заключение: «Учитывая возможности и условия поэта-переводчика Т. Эйюбова, следует с особой требовательностью отнестись к его переводу с точки зрения современных принципов перевода». И тут возникает вопрос, о каких именно условиях и возможностях идет речь, однако ответа на это не следует. В очень редких случаях Т. Эйюбов удостаивается скупой похвалы критика. К этому мы еще вернемся, когда займемся непосредственным разбором монолога Гамлета «Быть или не быть» (“To be or not to be”).
Итак, перед нами шесть переводов – шесть трактовок монолога Гамлета, несомненно, являющегося идейно-психологическим ядром всей пьесы. Как часто встает перед людьми выбор: отступить перед всемогущими носителями зла, подвергаясь унижениям и оскорблениям, теряя при этом свои честь и достоинство, или же, пренебрегая смертельной опасностью, объявить им бой. «Гамлет» побуждает думать об очень многом. Это пьеса о чести и о бесчестии, о правде и лжи, о жизни и смерти – обо всем самом главном. И это пьеса о том, как трудно было выстоять человеку, увидевшему правду жизни» (Ю. Кагарлицкая ). В своей монографии А.Тахмасиб довольно подробно останавливается на переводе рассматриваемого монолога, осуществленном Дж. Джаббарлы. Она высоко оценивает его качество, особенно начало «To be or not to be». Действительно, это оригинальное выражение, представляющее одновременно и антоним, и пароним и прозвучавшее на азербайджанском языке как «Olum, ya olüm» – «Быть или умереть», как нельзя более близко передает суть оригинального.  Точно так же поступили  М. Мамедов, А.Асланов и С.Мустафа. Посмотрим , как Дж. Джабарлы удалось справиться с переводом последующих строк монолога:
«Olum, Ya ölüm… budur məsələ! Hankı daha şərəflıdır. Düşmən ğəzanın ağır tokatlarına dayanmaq və ya fəna seylabının coşqun dalğalarına qarşı qoyub onu qurutmaq, əzmək... Yer üzündən qaldırmaq.»
В подстрочном переводе:
«Быть или умереть… вот в чем вопрос! Какой (выбор) более славный? Устоять перед тяжелыми ударами, или же противостоять бурным волнам скверного потока, высушить его, раздавить, убрать с лица земли…».
УШекспира:
               
To be or not to be that is the question:
Whether ‘tis nobler in the mind to suffer    
The slings and arrows of outrageous fortune,  
Оr tо take arms against the sea of troubles,
And by opposing end them.
 
В подстрочном переводе:
 
Быть или не быть, вот в чем вопрос:
Благороднее ли молча терпеть
Пращи и стрелы яростной судьбы,
Или поднять оружие против моря горестей (бедствий)
И противоборством положить им конец.
 
                У Дж.Джаббарлы вместо оригинального «Whether ‘tis nobler» – «что благородней», дано «что более славно». Это выражение нельзя считать образным эквивалентом подлинника. Согласно идее, здесь должно быть именно «nobler» («благороднее», как в оригинале). Как же расценивает А.Тахмасиб действие переводчика в данном случае? Увы, мы сталкиваемся, мягко говоря, с некорректным заявлением молодого исследователя. По ее мнению, шекспировский герой имеет в виду только благородство, а вот переводчик присовокупил сюда и понятие «более славный». Критик считает, что переводчик, вводя это выражение в свою интерпретацию, некоторым образом дополнил Шекспира, углубил его мысль. Как говорится, комментарии излишни. Думается, что сам Дж. Джаббарлы, использовав указанное выражение, даже не помышлял об этом.   
Это же выражение, то есть «более славный», использовали в своем переводе  Мехти Мамедов, Аслан Асланов, Сабир Мустафа. Первый – выдающийся актер, блистательный исполнитель роли Гамлета, не избежал соблазна и также, как и его предшественник Дж. Джаббарлы, попытался перевести этот монолог прозой.                 
В приведенных выше шекспировских строках есть слово «судьба» вкупе с эпитетом «яростная». Это выражение как нельзя лучше передает состояние героя, на которого неожиданно обрушились страшные беды. Поэтому нам представляется неуместным замена этого выражения в переводе Дж. Джаббарлы менее выразительным и значительным, а именно «вражеским роком». В переводе М.Мамедова сохранено шекспировское выражение «outrageous fortune» (яростная судьба). Отметим, что и остальные переводчики монолога – А.Асланов, Ш. Нагиева, С. Мустафа, Т.Эйюбов – в этом отношении верны оригиналу. Но в переводе последнего мы не можем согласиться с начальными строками монолога, задающими неверную интонацию всему повествованию. Здесь отсутствует та напряженность внутреннего состояния героя, которому предстоит сделать решающий выбор. В его переводе мы читаем: «Ölümmü, qalımmı?» (Умереть ли, остаться ли?). Как видим, переводчик не осознал всей остроты психологического состояния Гамлета, глубину его переживаний. Совершенно иную тональность создает неуместная здесь вопросительная частица «ли», которая порождает чрезмерную неуверенность героя в своих действиях. Вроде небольшая деталь, а какая существенная! Интонация и ритм шекспировского стиха здесь сведены на нет, что губительным образом сказалось на передаче реального образа, характера и темперамента героя, интонация, с которой он произносит начало своего монолога, потеряла свою энергию и действенность. Гамлета никак нельзя назвать мягкотелым, нерешительным. Он готов отомстить за убийство своего отца, но эта трагедия открывает ему глаза не только на его личную трагедию, но и на все вселенское зло. Если бы речь шла только об убийстве, о предательстве самых близких Гамлету людей, герой, не колеблясь, не раздумывая, совершил бы акт мести. Однако случившееся открывает ему глаза на все общество, пораженное многочисленными пороками. Он осознает, что предательское убийство могло произойти лишь благодаря равнодушию, попустительству и угодничеству всех окружающих. Таким образом, весь двор и вся Дания оказались участниками этого убийства, и Гамлету для совершения мести пришлось бы ополчиться против всего мира. Но такая задача, по мнению героя, непосильна даже для самого могущественного человека. (В.М. Жирмунский). Гамлет, осознав страшную реальность, охвачен смятением. Однако весьма своеобразно А. Тахмасиб описывает внутренний настрой героя: «Гамлет размышляет над вопросом, как ему жить. Он преодолевает все свои колебания. В этой внутренней борьбе укрепляется его сила. Гамлет решает поставленный перед ним вопрос, как и подобает подлинному шекспировскому герою». Эти благодушные рассуждения совершенно необоснованны, они не проливают свет на реальное положение и не отражают внутреннего состояния Гамлета. При внимательном прочтении монолога можно прийти к выводу, что герой еще не преодолел своих колебаний и не решил поставленной перед ним задачи. Узнав о предательском убийстве своего отца, Гамлет будто прозревает и, к своему ужасу, убеждается, что весь мир погряз во зле. Как истинный гуманист, он готов бороться с многоликим злом, но сознает, что силы неравные. «И он отступает перед этой непосильной задачей, уходя в свои размышления и погружаясь в глубину своего отчаяния» (В. М.Жирмунский).
Среди названных выше переводов рассматриваемого монолога, в котором совершенно искажена «интонация оригинала», следует упомянуть и интерпретацию Ш. Нагиевой. Здесь герой выступает перед нами чуть ли не неврастеником, сентиментально рассуждающим о горечи жизни, о благодатной смерти, дающей покой и пр.:    
               
Olsun könlümüzdə dinclik hökmran,
Dözdük əzablara ömrümüz boyu,
İndi rahatlıq tap, sakitcə uyu.
Həyatın qamçısı acıdan acı,
Ölmək, uyumaqdır onun əlacı. 
 
В подстрочном переводе:      
 
Пусть царствует в душе покой,
Всю жизнь терпели мучения.
Теперь покой обрети, спокойно усни.
Бич жизни горче горького.
Умереть, заснуть – вот ее выход.
 
Кто кому дает здесь совет – неизвестно. Неужели Гамлет – самому себе? Звучат очень странные жалостливые нотки, тоскливые стенания, чуждые герою. Да, его  монолог пронизан пессимистическим духом, но не в такой искаженной форме. Бесполезна попытка отыскать в таком интонационно-смысловом ракурсе что-то схожее с оригинальными строками.
Как уже было сказано, два из шести рассматриваемых переводов монолога Гамлета «Быть или не быть» переведены прозой. Их авторы – Дж. Джаббарлы и Мехти Мамедов.
Можно сказать, оба перевода сохранили основные черты оригинала, хотя и не свободны от ряда промахов – повторов, искажений и дополнений. В перевод М.Мамедова вкралась досадная ошибка. В его переводе читаем: «Yoxsa tək bir zəncir zərbəsi bizi bu dünya dərdlərindən xilas edərkən...» В подстрочном переводе: «Иначе один удар цепи, спасая нас от этих мировых бедствий…». Ни о какой цепи в оригинале не говорится. Думается, здесь допущена элементарная описка. Сверимсоригиналом:
               
When he himself might his quietus make
With a bare bodkin…
 
В подстрочном переводе:
 
Когда он сам мог бы обрести покой
Простым кинжалом?
 
Остальные азербайджанские переводчики сохранили в своих интерпретациях «кинжал».
А.Тахмасиб, рассматривая соответствующую строку в переводе Дж.Джаббарлы, хотя и признает ее в целом удачной, но возражает против перевода оригинального слова «бодкин» как кинжал. Она ссылается на то, что оно означает «нож», что в шекспировское время молодежь носила ножи в карманах. При этом исследователь подчеркивает, что и шекспировед М.Морозов того же мнения. Самое удивительное, что сам русский ученый в своем переводе использовал слово «кинжал». Чтобы не быть голословными, приведем строку из подстрочного перевода М.Морозова: «Если бы можно было самому произвести расчет простым кинжалом». Трудно представить принца Гамлета с ножом в кармане. В авторитетных англо-русских словарях слово «бодкин» переводится и как нож, и как кинжал, а также как шило и игла. Право вдумчивого переводчика – самому выбрать стилистически верный вариант.
Как справедливо отмечают критики, из всех многочисленных видов перевода, бесспорно, наиболее трудным и сопряженным с огромной ответственностью является перевод поэтический. Поэт, берущий на себя этот благородный труд, скован многочисленными ограничениями, вытекающими из непреложного требования – сохранить и донести до читателя все или почти все особенности художественной формы переводимого произведения. Вне всякого сомнения, прозаический перевод монолога Гамлета, осуществленный в данном случае, уступает поэтическому. Это, вероятно, сознавал и М.Мамедов. Как-то он  был приглашен в Лондон на фестиваль, посвященный спектаклям Шекспира. Его попросили выступить перед лондонской публикой с монологом Гамлета «Быть или не быть». Кто-то из московских друзей, присутствующих там, посоветовал ему прочитать монолог на русском языке, мотивируя это тем, что в зале присутствует много русскоязычных зрителей. Но можно ли было предложить это такому горячему патриоту родной культуры, как М.Мамедов? Этот монолог, являющийся шедевром мировой литературы, он прочитает на языке своего народа, он уверен, что все его поймут. И вот он на сцене, в зале установилась мертвая тишина. И что удивительно, актер исполнил этот монолог не в своем прозаическом переводе, а в стихотворной интерпретации Т.Эйюбова. Обо всем этом пишет Асиф Алиев в своей статье «С ароматом свежих цветов», опубликованной в газете «Адебият ве инджесенет» (28 авг. 1992 г.). Вероятно, этот незаурядный актер по достоинству оценил преимущества стихотворного перевода. Но вот прозвучали заключительные строки монолога, и тотчас зал взорвался оглушительными аплодисментами. Вся сцена утопала в цветах. Английские зрители, наизусть знавшие монолог любимого героя, благодаря блестящему исполнению азербайджанского актера, всем сердцем почувствовали органическую близость его вдохновенных слов духу оригинала. По его воодушевленному лицу они как по книге читали строки подлинника. Произведение великого английского классика так естественно, так внятно прозвучало на азербайджанском языке, что не было никакой надобности в переводе. Каковы же слагаемые этого большого успеха? Прежде всего, потрясающее актерское мастерство самого М. Мамедова, а также – в определенной степени – стихотворный перевод Т.Эйюбова. Отметим, что монолог в переводе Т.Эйюбова не свободен от недостатков, но проникновенное исполнение актера,  интуитивное ощущение им сокровенного смысла каждого выражения, несомненно, затушевывали некоторые лексические и интонационно-стилистические просчеты переводчика. Верно замечено, что «ответственность поэта-переводчика находится в прямой зависимости от эстетической ценности оригинала. И самое главное, литераторы, берущие на себя благородный труд переводить на другие языки творения великих мастеров, как бы становятся в один ряд с ними» (Т.А. Ледовская, Ф.И.Маулер). Как же перевели «Гамлета» в стихотворном размере на азербайджанский язык? Первым взял на себя этот ответственный труд Т. Эйюбов. Конечно же, его перевод по сравнению с интерпретациями А. Ахвердова, Дж. Джаббарлы и М.Мамедова, осуществленными в прозе, является, несомненно, шагом вперед в азербайджанской шекспириане. Однако он, как и предыдущие переводчики и некоторые последующие, по незнанию языка оригинала переводил «Гамлета», основываясь на русском переводе. А.Тахмасиб сначала с удовлетворением отмечает, что Т.Эйюбов, не довольствуясь им, использует и подстрочник пьесы, сделанный шекспироведом М.М.Морозовым, что, несомненно, оказало положительное влияние на его перевод. В чем оно сказалось так и осталось неясным. Но зато звучит целый каскад критических замечаний о допущенных им различного рода упущениях и искажениях. Свою главу о нем критик заключает довольно неутешительным выводом: «В его переводе чувствуется стилистическая тяжеловесность, вызывает возражение чрезмерное увлечение дополнениями и комментариями». Т.Эйюбову исследователь часто противопоставляет Дж.Джабарлы, у которого каждый шекспировский персонаж говорит своим языком, и который использует слова и выражения, свойственные каждому характеру. Однако она не учитывает того, что переводить оригинал в стихах неизмеримо сложнее, чем прозой. Далее, вероятно, посчитав, что уж очень сурово обошлась с поэтом, она решила как-то смягчить свои слова: «Хотя перевод Т.Эйюбова относительно предыдущих более точен, однако эта точность не должна достигаться за счет художественных качеств». Думается, что точность на то и точность, что достигается всеми необходимыми для этого средствами, в том числе и художественными. Однако Т. Эйюбову еще больше досталось от другого критика – Ш.Мирзоевой, которая в своей статье («АИ», 25 апр., 1959), можно сказать, в пух и прах разгромила  его перевод. Можно предположить, что автор этой статьи сама не владела английским языком, иначе в своих критических нападках она сопоставляла бы выдержки из его интерпретации не с русским переводом монолога, на который опирался азербайджанский переводчик, а с оригиналом. Переводу Т.Эйюбова, как уже отмечалось, присущи как достоинства, так, к сожалению, и недостатки. Конечно, знание языка Шекспира при его несомненном поэтическом таланте способствовало бы созданию более удачного перевода. Примечательно, что в 1948 году Т. Эйюбов, благодаря хорошему знанию русского языка, отлично перевел «Скупого рыцаря», сохранив не только метрику, идейно-психологический настрой пушкинского шедевра, но и все художественное богатство его поэзии. Что же касается перевода шекспировской пьесы, то большая  заслуга этого поэта в том, что он первый, согласно оригиналу, осуществил стихотворный перевод, использовав белый стих. Эту инициативу мастерски усовершенствовал в дальнейшем С.Мустафа. Однако в его переводе мы не можем согласиться с одним упущением, присутствующим, кстати, и в переводе Т. Эйюбова. В рассматриваемой интерпретации названные переводчики только один раз отходят от размера оригинала, но именно там , где его необходимо было сохранить. Это то место в монологе, в котором герой  вскрывает продажную сущность окружающей действительности, когда его слова, будто наливаясь свинцом, приобретают необыкновенную силу звучания. Эти строки поистине являются живым нервом всего монолога. Мы явственно ощущаем душевную боль героя, безжалостно карающего каждый порок, разъедающий общество. Как весомы эти строки, насыщенные внутренней энергией! И в этом решающую роль сыграл белый стих. Однако интерпретаторы, к сожалению, этого не почувствовали. Обратимся к оригиналу:
               
That makes calamity of so long life;
For who would bear the whips and scorns of time,
The oppressor’s wrong, the proud man’s contumely,
The pangs of dispriz’d love,the law’s delay,
The insolence of office, and the spurns
That patient merit of th’unworthy takes.
 
В подстрочном переводе:
Что заставляет (терпеть) бедствия столь долгой жизни,
Кто бы вынес хлысты (удары) и насмешки времени,
Зло угнетателя, оскорбление высокомерного,
Боль неоцененной любви, отсрочку (медлительность) законов,
Наглость чиновников и презрительные пинки
Недостойных терпеливому достоинству…
 
В рассматриваемой группе переводчиков есть один, в интерпретации которого весьма щедро, но тем не менее неуместно использованы различные виды стихосложения. Мы имеем в виду перевод А.Асланова. Здесь можно встретить парные и перекрестные, монорифмы и свободные  рифмы. В редком случае встречается и белый стих. В этом ворохе различных ритмических звучаний трудно уловить голос шекспировского героя. Такой ритмический разнобой вполне был бы уместен для воссоздания речи психически неуравновешенного персонажа, но не Гамлета. Снижают художественную ценность указанного перевода и некоторые немыслимые в устах Гамлета просторечные выражения типа: «Mırtlana-mırtlana,tökə-tökətər», а также встречающиеся довольно часто уточнения одной и той же мысли. Наряду с этим отметим, что в переводе А.Асланова близко к шекспировской мысли звучит ряд выражений,несущих ценную смысловую нагрузку.
 
Например:
 
O ölüm deyilən uzaq ölkədən
                Xəbər gətirməyib bir nəfər bəndə
 
 В подстрочном переводе:
 
Из той далекой страны, именуемой смертью,
Еще ни один человек не принес известий.
 
Воригинале:
 
The undiscovered country from whose bourn
No traveler returns…
 
В подстрочном переводе:
               
Это неоткрытая страна, из пределов которой
Не вернулся ни один путешественник...
               
Почему же Гамлет, клеймя продажное общество, не решается покинуть этот мир? Его беспокоит мысль, какие сны приснятся в смертном сне. В подстрочном переводе: «Вот причина, которая нас вынуждает переносить бедствия столь долгой жизни, несправедливость угнетателя, презрение гордеца, боль отверженной любви, проволочку в судах, наглость чиновников и удары, которые терпеливое достоинство получает от недостойных». Неизвестно, почему С.Мустафа и Т. Эйюбов решили, что монорифма вернее передаст на азербайджанском языке  художественную силу этих ключевых выражений в монологе Гамлета. Однако строки, «скованные» единой рифмой, не создали нужного эффекта. В переводе важно было сохранить соответствующий ритм, всю напряженность состояния героя. Ознакомимся с рассматриваемыми строками в переводе С. Мустафы:
 
Yoxsa kim dözərdi, kim dözərdi, kim?
Zamanın cövrünə, həqarətinə,
Zalımın zülmünə, haqsızlığına,
Lovğa əyanların təkəbbürünə,
Tapdanmış sevginin əzablarına,
Acğöz hakimlərin əclaflığına,
Qansız nazirlərin sırtıqlığınа,
Hər cür şərəfsizin şərəfliləri
İyrənc təhgirinə, istehzasına?
 
Эти строки, в целом близкие в лексическом отношении к оригиналу, могли бы быть в переводе еще более выразительными и весомыми при использовании  белого стиха.
 
В подстрочном переводе:
 
А то кто терпел бы, кто терпел бы, кто?
Мучения, унижения времени,
Гнет негодяя, бесправие,
Высокомерие хвастливых богачей,
Страдания растоптанной любви,
Подлость ненасытных правителей,
Наглость бездушных министров,
Отвратительные насмешки, оскорбления,
Чинимые недостойными над достойными.
               
Здесь нельзя  согласиться с «министрами», отсутствующими в оригинале. Странно, что переводчик использовал это слово вместо выражения «the law’s delay» (медлительность законов), выявляющее еще одно порочащее общество явление. Отметим, что почти все названные переводчики этого монолога не смогли четко уловить глубинную суть причины того, почему шекспировский герой не спешит свести счеты с опостылевшей жизнью. Хотя, по мысли самого героя, один удар простым кинжалом может принести освобождение от всех существующих страданий. Однако его беспокоит вопрос, не грозит ли смерть еще более страшными бедами. В переводах Ш. Нагиевой и А. Асланова, хотя и сквозит эта мысль, но в обоих она не получила своей логической завершенности. Лишены конкретности соответствующие строки и в переводах М.Мамедова и Т. Эйюбова. Интерпретация Дж. Джаббарлы намного ближе к подлиннику. Однако они верно и, главное,в стихотворной форме, с использованием белого стиха, отражены в переводе С. Мустафы:
 
Həyatın rəzalət yükü altında
Neçin sürünürük inildəyərək?
Bizi vadar edən byna nədir, nə?
Yalnız bircə qorxu, öləndən sonra,
O məchul aləmdə nə olacaqdır?              
Ordan qayıtmayıb hələ heç bir kəs.
Bu fikir sarsıdır iradəmizi.
Bizi məcbur edir daim, həmişə
Çəkək bu tükənməz məşəqqətləri.
Məlum əzablardan yaxa qurtarıb
Naməlum dərdlərə can atmayaq biz.
 
В подстрочном переводе:
 
Что побуждает нас к этому, что?
Только один страх после смерти...    
Что будет в той, неизвестной стране?
Оттуда еще никто не вернулся.
Эта мысль сокрушает нашу волю,
Постоянно заставляет нас терпеть
Эти нескончаемые мучения.
Освободившись от известных страданий,
Не устремиться бы нам к неизвестным бедствиям.
 
Особенно удачными, на наш взгляд, представляются заключительные строки, которые передают сокровенный смысл подлинника.
 
Воригинале:
               
Who would fardels bear,
To qrant and sweat under a weary life,
But that the dread of something after death,
The undiscovered country from whose bourn
No traveler returns, puzzles the will,
And makes us rather bear those ills we have
Than fly to others that we know not of?
 
В подстрочном переводе:
 
Кто бы стал тащить на себе бремя,
Кряхтя и потея под тяжестью изнурительной жизни,
Если бы не страх чего-то после смерти ,
Неоткрытая страна, из пределов которой
Не возвращается ни один путешественник, не смущал бы нашу волю,
И не заставлял бы скорее соглашаться переносить те бедствия,
             которые мы испытываем,
Чем спешить к другим, о которых мы ничего не знаем?
 
Обратите внимание на подчеркнутые строки в оригинале и в переводе.
B переводах остальных указанных авторов эта мысль не отразилась во всей полноте. И потому у азербайджанских читателей и зрителей может создаться впечатление, что Гамлет просто боится смерти. Однако очевидно,что точность нелегко далась последнему на сегодняшний день переводчику этого шекспировского шедевра. Количество строк гамлетовского монолога в его интерпретации почти в два раза больше, чем в оригинале. Да, нелегко уложиться в шекспировские строки.
Можно было бы остановиться на ряде других вопросов, в частности, передаче изобразительных средств, особенностей языка оригинала и пр., однако рамки статьи не позволяют нам это сделать. Но, главное, будущим переводчикам «Гамлета» есть что использовать из положительного опыта предыдущих и, что не менее важно, избежать их ошибок  для создания более совершенных переводов.