Сара Огуз

УНЕСЁННЫЙ ВЕТРОМ В БЕССМЕРТИЕ

На исходе 50-х годов прошлого века в азербайджанское искусство, подобно вихрю, ворвался Тофик Джавадов. Живопись его исполнена была радости жизнеутверждения, походя то на бравурный марш, то на выдержанную в мажорном ладу симфонию. Мы едва ли погрешим против истины, если назовём Тофика самым реалистичным по духу художником Азербайджана. Это был мастер, не сравнимый ни с кем в изображении горячо любимого им Абшерона, родного ему Баку.
Сохранившаяся к началу XXI века архитектура времён промышленной революции – жилые кварталы Чёрного города, переплетения труб нефтепроводов, отверстые, словно пасти дивов, чаны – в суровой манере изображена в живописных композициях Т.Джавадова. В сравнении с устрашающе-мощными объектами индустриального пейзажа кусочек Каспия, голубеющий в углу полотна «Вид Чёрного города и моря» выглядит трогательно-целомудренно и одухотворённо...
Как изображения персонажей – творцов индустриальной революции, так и гнетущие картины нефтепромышленных пейзажей у Джавадова неизменно отмечены знаками оптимистического начала – скрытой улыбкой, символикой духовной чистоты и нравственного здоровья. У Тофика окружавший его мир предстает исполненным надеждой, блистающе-солнечным. Произведения мастера (скажем, «Металлопрокатный цех») воспринимаются как подлинный гимн Человеку Совершенному.
Тем не менее, главным персонажем творений Джавадова является всё же не человек, но... ветер – ветер родного Абшерона («Бузовнинский спуск», «Сады миндаля», «Тыквы» и др.). Именно этот образ составляет душу полотен художника, определяет их эмоциональную тональность. Образ этот предстаёт в разных обличиях – то суховеем, раскалённым, как горящий тендир, то легкокрылым тёплым гилаваром, в котором ощущается дух каспийской моряны и аравийских пустынь, то неистовым, студёным норд-остом.
Колорит композиции «Когда расцветает миндаль» – это мягкие светлые краски, преисполняющие душу зрителя умиротворением. Однако и в этой идиллии ощутимо скрытое присутствие ветра, каждый миг готового сорваться и разметать, подобно снежным хлопьям, миндалевый цвет. Это ощущение усиливает помещённое в самый край композиции изображение мчащегося, словно игрушечного, поезда. Это же чувство пробуждает в нас и вид тени, укрывающей дачу нефтяного магната Нобеля («Бузовнинский цикл»): задумчивые дерева – в ожидании неотвратимой вихревой стихии.
Упорно противостоят ветровой мощи люди на монументальном полотне «Идущие на смену». Драматична экспозиционная судьба этой работы. К посмертной, единственной персональной выставке Джавадова, открывшейся 9 октября 1963, она так и не была допущена тогдашними чиновниками от культуры. Выставка вполне могла бы и не состояться, поскольку родной брат Тофика – Мирджавад категорически воспротивился проведению вернисажа в случае, если на нём не будет представлено главное произведение художника. Лишь после слёзных увещеваний матери Мирджавад вынужденно отказался от своего требования. Многие годы картина пребывала втуне, ютясь в сырых. Для осуществления реставрации столь значительных размеров полотна весьма затруднительно было приискать надлежащей площади помещение. Однако пришли, наконец, новые времена, и теперь «Идущие на смену» – спустя полвека после их создания! – благополучно обретаются в Галерее современного азербайджанского искусства, по праву являясь украшением экспозиции.
Тому чуду, что картина уцелела-таки до наших дней, обязаны мы, в первую очередь, братьям Тофика: упомянутому родному – Мирджаваду и двоюродному – Расиму Бабаеву, также выдающимся живописцам. Троих этих людей объединяли кровь, муза и степень таланта. При этом все они были глубоко отличны друг от друга и по мироощущению, и по творческой манере. Что до Мирджавада, то, человек взрывного характера, он был самым резким и непримиримым творческим оппонентом своего брата. Мирджавад решительно не принимал как тематические предпочтения Тофика, так и самую стилистику его письма, что часто становилось причиной продолжительных размолвок между двумя художниками-родственниками. Своё отношение к искусству младшего брата Мирджавад поменял лишь накануне трагической гибели Тофика. Тогда, получивший приличный гонорар за иллюстративное оформление новой «Азбуки», Тофик вместе с семьёй уехал погостить в Москву. Мирджавад забрал у матери ключи от мастерской Тофика, сославшись на то, что ему нужно, дескать, забрать оттуда свои краски. Отперев двери мастерской, Мирджавад застыл на месте, как громом поражённый: на мольберте брата стояла неоконченная картина невероятной силы эмоционального воздействия. Размётанные по ветвям инжирника трепетные женские платья и – женские же руки в отчаянном усилии сорвать у ветвей запутавшуюся в них одежду... И – норд-ост, ураганный бакинский «хазри», как дыхание Смерти... Вновь представ перед матерью, всё ещё оторопелый, Мирджавад бросил ей: «Ты видела, что сотворил твой сын?! Это не картина – это реквием!»
Позднее названная искусствоведами «Ветер», так и не завершённая эта картина стала последним воплощением Тофиком Мирджавадовым исконного вдохновителя его творчества. Но не последней его с ним встречей... Вместе с супругой, сыном и дочерью Тофик возвращался из гостей от его родственника, блистательного скульптора Фазиля Наджафова, в ту пору проживавшего в одном из московских предместий. Поочерёдно подсадив в вагон пригородной электрички жену и детей, он уже было почти вскочил на вагонный приступок, но тут состав тронулся с места, быстро набирая обороты. С той же отчаянностью, какой исполнены жесты женщин на полотне в бакинской его мастерской, вцепился он в косяк дверцы отходящего поезда, попытавшись запрыгнуть в него на ходу. Однако ветер, исконный задушевный Тофиков наперсник – ветер неистовым порывом вдруг приподнял его в воздухе и предательски швырнул в пролёт между вагонами. Визг и скрежет трущегося о метал металла... душераздирающий человеческий вскрик... и – кровь, кровь, кровь... Всё в точности, как во сне, увиденном в ночь того же дня Мирджавадом.
О гибели брата узнал он лишь на следующее утро. Однако не только сон – было ещё одно предвестие случившейся беды. В молодости Мирджавад написал картину «Человек, попавший под трамвай». От зловещего блеска изображённых на ней рельсов цепенеет сердце, едва ли не въяве слышен предсмертный крик несчастного, у которого трамвайным колёсом отсекло голову. При виде этого холста впору лишиться чувств. Невероятное предвидение трагедии, которой суждено совершиться десятилетия спустя!
Судя по всему, предчувствовал скорый свой конец и Тофик. В июле всё того же 63-го я побывала в подведомственных Союзу художников Азербайджана творческих мастерских, среди которых была и арендуемая Тофиком. Там я встретилась со многими нашими живописцами, показавшими мне новые свои работы, которые, однако, большого на меня впечатления не произвели. Следует полагать, моя разочарованность была достаточно очевидна, потому что, как бы желая подсластить оказавшуюся горькой «пилюлю», всё художническое братство стало настоятельно рекомендовать мне познакомиться с последним творением одного из его членов, а именно – Тофика Джавадова, и дружно сопроводило меня к нему в мастерскую. Тогда-то в первый и последний раз увидела я Тофика – высокого, смуглого мужчину средних лет, работавшего за своим мольбертом. На мольберте закреплён был холст, расписанный контурами дородных женских фигур: впившиеся руками в ветви деревьев, они, казалось, вот-вот взлетят, будучи захвачены необоримым ветряным потоком. Хмурый, как будто чем-то раздосадованный, художник зло процедил:
– Любуйтесь, моя последняя работа...
– Что ты говоришь – твои главные работы ещё впереди! – зашумели его товарищи.
Жестом безнадёжности Тофик отмахнулся от них и поморщился, словно бы силясь сбросить с себя непосильный груз...
Тофик, Мирджавад и Расим нередко вместе отправлялись в походы по районам Азербайджана. В походах этих Расим выступал в роли фотографа. Вот одна из сделанных им фотографий: столбы линии электропередачи, Тофик в надутых ветром штанах, изо всех сил, подобно «идущим на смену», сопротивляющийся шквальному напору... Столь же напряжённой предстаёт фигура художника на его автопортрете, ныне состоящем в коллекции нью-йоркского Метрополитен-музея. На картине этой составившие единое целое герой и его мотоцикл словно бы взрывают воздушное пространство, устремлённые в тревожное будущее. Произведение, которое по прошествии лет воспринимается как авторское программное. В этой ранней работе Тофика уже явственно проявляет себя «монументалистский стих»», в итоге определивший эстетическое кредо мастера, прозреваются будущие «фирменные» джавадовские пейзажи и натюрморты – нагромождения металлических конструкций, механизмов и деталей, реалий-символов технологического века. Многотонная масса опоэтизированного Тофиком металла однажды в буквальном смысле сомнет и обрежет его жизнь!
Тофик по-настоящему был одержим искусством, при этом он оставил после себя сравнительно небольшое число картин. Вследствие хронического безденежья он всегда испытывал нужду в насущнейших средствах творчества – красках, подрамниках, холстах, изладившись применять в дело всё, хоть мало-мальски к тому пригодное. Так, часто под грунт для своих работ использовал Тофик зубную пасту, а под холст – куски матерчатой упаковочной тары. Неудивительно поэтому, что значительная часть живописного наследия мастера быстро пришла в состояние обветшалости. Над восстановлением этих полотен уже не один год безвозмездно трудится реставратор Натик Сафаров, сумевший к настоящему дню дать многим из них вторую жизнь.
Поистине рок витал над этой семьёй. В один год с Тофиком ушёл из жизни его кузен – Чингиз. Из Германии, где тот проходил армейскую службу, тело Чингиза (погиб в результате трагической случайности) привёз домой родной его брат – Расим. Позднее последний напишет картину «Памяти братьев» – исполненный щемящей грусти реквием по двум дорогим ему безвременно ушедшим людям. Груда беспорядочно наваленных друг на друга «мёртвых» бетонных плит, изображённая в близкой Тофику манере и имеющая определённое сходство с пирамидами Египта...
Сегодня покоится в земле и сам Расим. Ещё ранее не стало Мирджавада... Это хорошо знают музейные работники: творениям иных мастеров, даже близких по духу современников, свойственно взаимное отторжение, друг подле друга они не уживаются. К таким относятся и работы Тофика и Мирджавада Джавадовых, которые никогда не размещают рядом в рамках одной экспозиции. Создавая кричащий диссонанс, находясь вместе, лишь существуя порознь, произведения эти являют собой как бы гармонически безупречные симфонии. Вот и могилы братьев хотя и обретаются по соседству, но не примыкают одна к другой, будучи разделёны захоронением матери – исконной примирительницы двух великих её сыновей.
 
Перевод Мирзы Гусейнзаде