Зелимхан Ягуб

Стихи

 

 

 

 

ОРЕЛ НА ВЕРЕВОЧКЕ

Твое гнездовье – на вершинах гор.
Ты ведь дитя простора и приволья,
Но кто тебя, природе вперекор,
Обрек на пытку, заманив в неволю?

Веревку за собою волоча,
Глядишь на мясо, косишься на руки,
Султан вершин, добыча ловкача,
Пернатый раб насильственной разлуки.

Когтями ту веревку разорви!
Заоблачная ждет тебя дорога!
Хоть Бога на подмогу призови,
Хоть помощь богоданного пророка!

Охотник, видно, был удачлив твой,
Расставивший расчетливо тенета,
Тебя создал Всевышний для полета,
Влачиться приучает род людской…

Поет, бывает, в клетке соловей.
Заточишь плоть, но не заточишь песню.
Орел, орел, взорли же к поднебесью,
И небо станет песнею твоей!

ДУХ И ПЛОТЬ

Как таит дождинку облак, в оболочке плоти – дух.
Плоть и кровь ничтожны, если в них не колобродит дух.
Каждым трепетным порывом – песнь, творение, аккорд,
Он – в полете бесконечном и в круговороте – дух.
В ароматах трав цветущих и в признаниях влюбленных,
В пламенной строке поэта, в сладкозвучной ноте дух.
Ослепительного снега перенял он чистоту
И вобрал красу земную, и несет щедроты дух.
Лоно духа – мирозданье, высота – его призванье.
Что ему оковы, цепи? Он дитя свободы – дух!
Угнездиться волен всюду, воспарит в любые выси,
Обретет себе достойных из людской породы дух.
И не сгинет в круговерти, нет ему вовеки смерти,
Переборет непогоду, вынесет невзгоды дух.
Моисеем на Синае, Иисусом на Голгофе,
Мухаммедом с Хара-дага нам явил высоты дух.
То Меджнун в степи бесплодной, то Таир в стихии водной,
Он скитается в дастанах. Разве вы уймете дух?
Он алчбу из душ изгонит, ненасытных урезонит,
Исцелит недужных, хворых, облегчит заботы дух.
«В меня вместятся оба мира…» 1– откровение кумира,
Заслужившее бессмертье, потому воспойте дух.
Песнь Давида, стих Корана, сказ заветного дастана!
Да сподобит Зелимхана переживший годы дух.

КАК ПРАВДА НИ ГОРЬКА

Тебя возвысят в той же мере,
В какой возвысил ты предтеч.
Тебя забудут в той же мере,
Как умудрился пренебречь
Корнями, памятью, родством.
И поделом. При всем при том,
У времени жестокий суд.
Минуют долгие года,
И впереди немало вьюг,
Что счет твоих былых заслуг?
Не выдержавшего – не спасут.
Из века в век, из века в век
Спасался ложью человек,
Не жалуя во все века
Ту правду, что была горька.
Забвенью предавали тех,
Кого, опять впадая в грех,
За мнимый славили успех
И называли «незабвенным»,
Склонясь над прахом несомненным.
И если даже ты горел,
Себя сжигая без остатка,
Но есть назначенный предел,
И вынужденная есть посадка.
И пламя любящих сердец
Убудет, и увянут лавры.
Придет и памяти конец,
И ждет Харон у переправы.
Прольют слезу одну, другую,
Свершат положенный обряд,
И колесо фортуны, чую,
Опять прокрутится назад.
И постепенно, понемногу
Забудут в твой очаг дорогу,
В арыке изойдет вода,
Чтоб не вернуться никогда.
Уже родня, друзья, собратья
Тебя не заключат в объятья.
Забвенье свой начнет отсчет…
Как эта правда ни горька,
Попробуй рок перебороть,
Пока ты жив… пока… пока…

ВЕЕТ ВЕТЕР РОКОВОЙ

Веет ветер роковой,
И у ветки нету мочи
Лист увядший удержать.
Веет ветер роковой,
И не в силах старый мир
В мир пришедших удержать.
Веет ветер роковой,
Мы уходим тихо в землю,
Чтобы землю удержать.

САЗ ЗВУЧАЛ НА ЗЕМЛЕ БЕТХОВЕНА

Поздней осенью 2004 года в немецком городе Вилсфильд я гостил у моего друга – поэта, ученого фольклориста, исследователя творчества Ашуга Алескера – Низамеддина Онкуна. Низамеддин-бей по этому случаю пригласил к себе в дом выходцев из Азербайджана и Турции.
Завязался задушевный разговор, как между близкими, разобщенными долгой разлукой, – о поэзии, искусстве, родине, чужбине. В разгаре меджлиса Низамеддин-бей встал и принес зачехленный саз. Я не поверил глазам своим. Видя мое изумление, хозяин дома пояснил: «Четырнадцать лет в чехле, и я ждал все эти годы, кто его «разговорит», этот жребий выпал тебе, пожалуйста, сыграй!» Меня рассмешило это предложение. «Друг ты мой, – говорю, когда легендарный Ашуг Гариб добрался до старого Тифлиса, у него на сазе не осталось ни единой целой струны! А за четырнадцать лет сохранятся ли в исправности струны…»
Я нехотя расчехлил саз… И что я увидел? Саз словно только что был настроен, налажен, ухожен. Словно он сам по себе вот-вот зазвенит, запоет.
Представьте себе, чужбина, саз, ностальгия и ваш покорный слуга! Один Аллах знает, какую тут бурю поднял саз!.. И для меня это была тайна.
Выяснилось, что этот саз – дар внука Ашуга Алескера, нашего досточтимого ученого Ислама Алескерли.
Стало быть, нас столь взволновал и распалил и священный дух очага великого устада.

Словно друг явился мне через снеги, через вьюги,
Я прижал его к груди, изболевшись от разлуки,
Отозвались сердцу звуки, зазвенели в лад с душой, –
Исцеление от муки, от тоски в стране чужой.

Все, что в сердце накипело, в струны звонкие вложил,
Распалил живое пламя, и печали заглушил,
Сазу высказаться надо, выплеснуть всю душу в сказ,
Тронешь струны только-только, бурей забушует враз.

Источали струны стоны, ниспадая по ладам,
И летели перезвоны по горам и по долам,
Вея нежной колыбельной издалёка-далека.
Знают саз не понаслышке и эйлаги, и луга.

Саза сказы-пересказы наподобие волшбы,
Саза радости, печали – откровения судьбы.
На земле, где жил Бетховен, гений сумрачной страны,
Перегуды-перезвоны небывалые слышны.

От какого древа взялся, от каких таких корней?
Разгулялся по просторам древней памяти своей,
\Вспомнил улицы Тебриза или горную Гейчу?
Иль в Игдире приникал саз к говорливому ключу?

Иль ветра Азербайджана обожгли издалека?
Иль сдавила горло саза карабахская тоска?
Может, заждалась в Тифлисе молодая Шахсенем,
И с дорог не сводит взора, дни считая, Шахсенем.

Иль из попранной могилы Алескера дух восстал,
Потому зашелся криком, громом саз загрохотал?
Горы горя – бремя саза, как же выдержать его?
И Керкук, огнем объятый, – мука саза моего.

На земле, где жил Бетховен, саз ярился, как гроза.
И друзья мои притихли, слезы застили глаза.
Здесь Германия чужая, чужедальняя страна.
И отсюда докатилась к нам нежданная война.

Здесь сработанные пули похоронками дошли
До моей ли, до твоей ли растревоженной земли.
Хоть минуло полстолетья, эти раны не забыть,
Поседевшим вдовам нашим горя в сердце не избыть.

Потому ли саз бушует в чужедальней стороне,
За расстрелянные песни на былой большой войне,
За задушенные сказы, неродившихся детей,
За невысохшие слезы безутешных матерей?

На земле, где жил Бетховен, полегли бойцы в бою,
Полегли костьми родные, жизнь не отстояв свою…
Саз гремел на всю планету, оживали письмена,
Сказы вещего Горгуда и седая старина,

Словно взмыленные кони, думы уносились вдаль,
И взирали мои други в каждую свою скрижаль.
Кто откуда, чей он родом, из каких краев, корней,
И каких взрастил народ их достославных сыновей,

Полководцев и поэтов, и героев, и творцов,
Мовлану, Юниса2, – гордость поучительных веков.
Вспоминали и озанов – сопечальников земли,
От которых сказы саза несказанные взошли.

И пошли бродить по свету, в отчих и чужих краях,
Возрождаясь вновь и снова закипая на устах,
Согревая души всюду, услаждая чуткий слух,
И вселяя в плоть ли, кровь ли первозданный вещий дух.

Восходя, как в поле колос, как бессмертная весна,
Никогда не истощаясь, как несметная казна…
Для скитальца на чужбине саз – как родина сама,
Запоет, зальется звонко, скажет, вот она сама.

На земле, где жил Бетховен, там в далеком далеке
Говорил саз на понятном звонкострунном языке!..

Перевод Сиявуша МАМЕДЗАДЕ

1 Слова из газели поэта-бунтаря Имадеддина Насими (XVI – начало XV вв.), казненного фанатиками в Алеппо.
2 Мовлана – поэт и мыслитель Джалаледдин Руми; Юнис Имре – средневековый турецкий поэт.