Марат Шафиев
ГРОМКОЕ МОЛЧАНИЕ
***
Покоя нет и воли нет,
а женщина о том не знает
и каблучками лед ломает,
в своих зрачках не тушит свет.
В водоворот вселенских бездн
нас ввергли, не спросив желанья,
но даже капля состраданья –
есть оправданье здешних бед.
Пусть ничего не изменить,
но нам хватило губ и хлеба…
И счастье катится по небу
и тянет солнечную нить.
БЫТЬ ИЛИ НЕ БЫТЬ
«Olüm-olum…» – на тюркском прозвучала
великая Шекспирова строка,
и вот уже от общего начала
в две стороны расходится река.
Одна лишь буква – постаревший сразу,
ответственность за мир один неся,
толмач, подумав, выбирает праздник,
и солнце пробуждается, смеясь.
Между комичным или же космичным –
один прыжок. И у свинцовых вод
стоит Харон – космат, косноязычен, –
и вслушивается в страшный перевод.
ДИАЛЕКТИКА
Айвовое дерево
в старом дворе:
поливают нижние соседи,
плоды срывают – верхние…
Непридуманный сон
Во сне я разделся, а ты не гнала
и мягкой рукою ласкала…
(Соседка по комнате здесь же спала –
ее это все не касалось).
А ты говорила:
«Мне легче вдвоем…»
Мы дергали дверь в душевую,
плескалась водица…
«Давай подождем
минутку – совсем небольшую…»
Мы жизнью заплатим за этот Сезам…
И воздух общаги сгущался,
и нас обступал настоящий бедлам,
где не было места для счастья.
Ни в яви, ни в сне я к тебе не прорвусь,
и сердце смертельно тоскует –
о, как бы тебя я читал наизусть,
по буковке каждой смакуя!..
О, лучше б тебя было вовсе не знать –
живут же довольные люди…
И их не тревожит проявленный знак,
и шорох за стенкой не будит.
***
Голос знакомый, а кто – не пойму:
то ли Ариша, то ли Аиша…
Двор, переход, черепичная крыша,
мир, отошедший в белесом дыму.
Не по уму мне теперь различать:
жизнь в неудачах своих – совершенство,
все принимать без изъянов – блаженство,
жизнь того стоила, чтоб прозвучать.
Голос звучащий извне – ты во мне!..
Будто и вправду, в тот день до-творенья
предощущение стихотворенья,
долго томившее, сбылось вполне.
***
Окаменевшим моллюском,
настоянный на крови,
храм –
позабытый и маленький,
громко молчит о любви…
Колдунья
На твоих ступенях «SALVE»
высечено – как в Баку…
Вильнюс твой хочу прославить,
дом, лежащий на боку.
«Только тайну поважнее
я доверю – это стих
из латинских наваждений,
лабиринтов крепостных».
«Нет, не мучай меня, злая,
я не так переведу:
я за Стикс дорогу знаю,
если хочешь –
проведу».
***
Мне даже не надо с тобой говорить,
мне просто сидеть, прижимаясь плечами…
Печатью ожога нас жизнь помечает
и песнею крестит, ночной, горевой.
Не бойся ее, ведь счастливой любви
весна скоротечна, но накрепко с кровью
любовь породнилась искони с тоскою,
захочешь любви –
их обоих зови…
Еще мы рядком, в ожиданье удара
судьбы неминучей… Мгновенье – не мало,
довольно понять, как бы нас ни кромсало,
что все в этом мире случилось –
недаром.
***
Здесь женщина живет. Одна.
Ей в мегаполисе тревожно,
что можно не дождаться дня,
где невозможное – возможно.
А на балконе реет флаг –
косынкой красной на прищепке,
как бы руки призывный взмах
и на ветру, и на припеке.
***
Не в девичью любовь,
не в горький омут чаши –
нет, я бросаюсь вновь
в водоворот кипящий.
Я отдал жизнь тебе –
чего еще ты хочешь?..
Поэзия в судьбе,
и не переиначишь.
А все лишь потому,
что той весной однажды
пересекла толпу
и мне кивнула важно.
ШУТЛИВОЕ ПОД РОЖДЕСТВО
…Я уже дошел до ручки,
и мозоль от авторучки,
и диктуют черти мне,
что внутри и что вовне.
Я себе не дую в ус –
скорозапись без оглядки,
может, позже разберусь:
это шабаш или Святки.
***
Я научился хорошо писать стихи,
и это мне наградою за юность:
болтанку средь космических стихий,
где гонят отовсюду – если сунусь…
Ценою жизни выкупаю власть
на слово, на широкое дыханье;
пусть под конец –
но надышаться всласть,
на дне времен сыскав свое призванье.
Пред Господом предстану:
«Вот – души
две-три крупицы… Если что-то значу,
прими в ладонь. И медленно сожми.
А если нет –
убей меня иначе».