Анеля Ордухан
ВЕДЬМА,
или
ТРИ ДНЯ ИЗ ЖИЗНИ МУЖЧИНЫ
Пятница
Нет, она не колдунья. Колдунья – это профессия. А профессии, как известно, можно научиться. И потом, колдунья может быть молодой или старой, красивой или безобразной, или вообще – мужчиной, то есть колдуном. А ведьма – это всегда прекрасная искусительница, и в любом обличии и возрасте от нее веет опасностью. Интересно, что в азербайджанском языке не делают различий между колдуньей и ведьмой, и перевод этих слов больше напоминает сказочные образы из «Тысячи и одной ночи». Ифрите и аджинне – это джинны женского пола, так сказать, джиньи. Кюпягирен гары – это маленькая вредная бабка, живущая в глиняном горшке. Я представляю, как она вылезает оттуда по ночам, чтобы делать людям гадости. Фалчы – смотрит твой «фал», то есть предсказывает будущее. Ну а джадугяр – это кое-что посерьезнее, эта женщина может и наслать, и снять джаду – порчу. Но ни одно из этих слов не передает той загадки, которую скрывает в себе русское «ведьма». Марина Влади, от которой сходили с ума все мужчины бывшего Союза, не была колдуньей. Куприн, а вслед за ним и авторы нашумевшего фильма, ошибались, их героиня была из породы ведьм. Как моя жена. И хотя Изольда внешне совсем не похожа на французскую актрису русского происхождения, я и сейчас уверен: стоит ей более трех секунд посмотреть любому мужчине в глаза, как он послушно пойдет за нею, и будет делать все, что она пожелает.
Он откинулся в кресле и снова перечитал написанное. В общем, неплохо. Правда, немного отдает литературщиной, но это ничего. Больше всего пришлось повозиться с поисками переводов. Любопытно, что для обозначения нечистой силы и прочих эзотерических явлений в русском языке существует масса слов. В отличие от азербайджанского. Интересно, почему у нас при таком огромном количестве людей, занимающихся гаданием и прочей чертовщиной, никому не приходит в голову издать сборник демонологических терминов? Надо будет подумать об этом на досуге…
А вот и она, легка на помине. В замке поворачивается ключ, хлопает дверь, стучат каблуки. Громко, на весь дом, раздается низкий грудной голос:
– Дома есть кто-нибудь?
Знает же, что есть. Мои пальто и шляпа на вешалке, под ними аккуратно, на месте домашних тапочек, стоят мои ботинки. Да и куда я могу деться? К двум часам заканчиваю лекции. Если хорошая погода и нет пробок, дорога от университета до дома занимает минут двадцать-тридцать. По пути покупаю зелень и свежий хлеб и около четырех уже бываю дома. Но таковы правила игры, установленные моей женой после того случая, когда она застала меня с моей студенткой, скажем так, в не совсем одетом виде.
Он нажимает на «save» и сворачивает файл. Потом встает из-за стола и так же громко, чтобы было слышно в прихожей, отвечает:
– Я дома, дорогая!
* * *
Эти записи я начал вести в тот день, когда понял, что у моей жены есть любовник.
Несколько дней перед моими глазами маячил образ ревнивого мавра, у которого была улика – носовой платок. У меня тоже появилась улика. И не какая-нибудь там тряпка, которую можно случайно обронить, а нечто более весомое, – то, что можно купить и подарить только любимому мужчине. Но на этой детали мое сходство с героем Шекспира, пожалуй, и заканчивалось. Мне было трудно представить себя в роли Отелло. И дело не в цвете кожи. Отелло – дикарь, а я как-никак цивилизованный человек, живущий в XXI веке. К тому же я не способен и мухи обидеть. Насчет мухи – это правда, ну а как насчет ядовитой змеи, которую пригрел на груди? Говорят, мужчины больше всего боятся облысения или царапин на лакированной поверхности своего автомобиля. Чушь. Главный источник страхов у любого мужчины – постель его женщины. Потом пришла спасительная мысль. Надо успокоиться, все детально записать и проанализировать. Это поможет, во-первых, снять стресс, а, во-вторых, выстроить линию дальнейшего поведения. Но весь мой анализ пока что свелся к воспоминаниям двадцатилетней давности, к тому злополучному дню, который буквально за пять минут сумел изменить всю мою жизнь убежденного холостяка.
В то теплое мартовское утро я стоял перед подъездом дома, где жил Ибрагим. Мне было 30, я только что блестяще защитил свою кандидатскую диссертацию по немецкой филологии. С Ибрашей мы дружили еще со школы, и в юности я часто приходил к нему в гости в старинный дом в Ичери Шехер, где он жил с родителями. Правда, с годами мы стали видеться реже. Он закончил АЗИИ, стал нефтяником, работал инженером на морской буровой. Я поступил в университет, где когда-то преподавал мой отец, снискавший большую известность в академических кругах, как знаток зарубежной литературы. Но раз в месяц мы с Ибрагимом обязательно созванивались и сидели в чайхане на бульваре. Он так и не собрался жениться, как, собственно говоря, и я, и его квартира после смерти его родителей стала для нас обоих удобным убежищем, где мы встречались со своими подружками. У меня были вторые ключи, так что две недели, пока он работал в море, квартира находилась в моем распоряжении. Иногда я даже оставался здесь ночевать. В ту ночь я как раз зачитался последним романом Агаты Кристи, а когда очнулся, сообразил, что автобусы уже не ходят. Не раздеваясь, завалился спать на старой тахте, укрывшись пледом. Утром я, естественно, проспал. Выскочил на улицу и остановился, раздумывая, поехать сразу на работу или предварительно зайти домой, чтобы переодеться и позавтракать. И тут я увидел ее. Она шла по узкому тротуару, на ней было серое расклешенное пальто, туго затянутое в талии узким длинным пояском. Она шла медленно, слегка покачиваясь на высоких платформах своих замшевых сапог. Левой рукой придерживала серебристую сумочку, которая свисала у нее с плеча, а правой небрежно крутила в воздухе кончиком своего пояска. Поравнявшись со мной, она остановилась, слегка хлестнула меня по груди этим кончиком, словно хлыстом, и насмешливо спросила: «И долго ты будешь стоять здесь как чурбан? Пойдем, я тебе покажу кое-что поинтереснее». Взяла меня за руку и повела обратно на второй этаж, в квартиру Ибрагима, откуда я только что вышел.
Через месяц мы поженились.
Слышно, как хлопает дверца холодильника. Звякают тарелки. Через полуоткрытую дверь в комнату доносится вкусный запах жареного мяса. Пора закругляться, скоро Изольда позовет ужинать. Интересно, почему Ибрагим расстроился, когда узнал, что я встречаюсь с его соседкой? «Слушай, чувак, – сказал он тогда после долгого молчания, – это, конечно, твое дело, но ты хоть знаешь, какая кликуха у нее на улице? Ее здесь все называют «ат маралы»… Брат бывший уголовник, сидел в тюрьме за то, что пырнул человека ножом, старшая сестра фарцовщица и челночница, торгует шмотками и всяким барахлом…». Неужели его так волновали репутация и социальный статус моей будущей жены? Ну, насчет мамы понятно, она просто пришла в ярость, узнав, что я собираюсь жениться на простой парикмахерше без роду, без племени. «Ты только посмотри на ее манеры, на ее крашенные волосы и выщипанные брови, – рыдала она, – эта девица за всю свою жизнь ни разу книжку в руках не держала…».
Ну, допустим, журнальчики Изольда все же почитывает, что же касается компьютера, то она до сих пор понятия не имеет, с какого боку к нему подходить. Так что можно его не выключать и не опасаться, что она сунет нос в мои записи.
* * *
Ужинают на кухне, которую расширили за счет балкона и превратили в столовую. Здесь стоит телевизор, но он включает его только для того, чтобы послушать последние новости, а она – посмотреть очередной сериал. Ужинают молча. «Подай солонку», «подвинь хлеб», «надо купить лук», «кто-нибудь мне звонил» – это не беседа, это игра в пинг-понг, когда двое уставших игроков вяло перекидываются целлулоидным шариком.
Мы словно живем в параллельных мирах, каждый сам по себе. Изольда, как всегда, ест мало. Можно сказать, почти не ест. В начале нашей семейной жизни это меня удивляло, но потом я привык и уже не обращаю внимания на ее причуды. Она, как и всякая ведьма, прекрасно готовит. Про таких женщин говорят, что в руках у них есть «дад», то есть умение придать любому блюду какой-то особый вкус, пикантность. Все наши кухонные шкафы переполнены различными специями, о предназначении которых я имею смутное представление. В холодильнике всегда стоят несколько кастрюль с готовыми обедами на случай нежданных гостей, морозильник забит полуфабрикатами. Здесь лежат говяжьи вырезки, бараньи антрекоты, пельмени и куриный фарш, рыба и замороженные ягоды… И при этом раблезианском изобилии сама она питается по-птичьи: поклюет котлетку, обмакнет пару кусочков хлеба в соус, или в тмин с солью, или в варенье – и уже сыта. Чем она восполняет свою неуемную энергию? Правда, бывают дни, когда она у знакомого мясника покупает приличный кусок курдюка, разрезает его на маленькие кусочки и обжаривает в чугунной сковороде. А потом все это съедает сама за один присест, даже не предлагая мне попробовать. И каждый раз после ее очередного кулинарного терроризма мне приходится целый час проветривать квартиру, потому как я не выношу запаха бараньего жира.
Звонит телефон. Он идет в прихожую и поднимает трубку:
– Изочка?
Кладет трубку рядом с аппаратом и возвращается на кухню. «Это тебя, – говорит он, – твоя любимая Гюльяз», – и начинает убирать со стола.
Эта Гюльяз похожа на маленькую пронырливую лису, которая везде сует свой нос. И пахнет от нее какими-то острыми травами, от которых хочется чихать. Считается, что она творит чудеса с помощью своих китайских игл и полынных сигар. А по-моему, она просто шарлатанка. Чему можно обучиться за две поездки в Китай? Но, попробуй, скажи это моей жене, которая каждую неделю ходит к ней на омолаживающие сеансы. Вообще-то, я зарекся вмешиваться в ее личную жизнь. Не очень-то приятно, когда тебя обзывают женоненавистником. У нас, как сейчас принято говорить, открытый брак. Пусть себе часами болтает по телефону со своими приятельницами, ходит с ними в сауну или отмечает дни рождения. Видно, прав старик Дарвин, который утверждал, что эволюция женщины на определенном этапе остановилась. За двадцать лет я так и не сумел ее цивилизовать, хотя не раз критиковал ее манеру одеваться, выбирать духи, использовать в разговоре жаргонные словечки. Когда мы познакомились, она душилась дешевым «Opium»ом, который был так же далек от оригинала, как…
Не придумав подходящего сравнения, он начинает мыть тарелки. Потом чистит фрукты, нарезает их ломтиками и кладет в стеклянную вазу на медных ножках. Ваза старинная, осталась от матери. Изольда не любила свекровь, та, естественно, отвечала ей взаимностью, и женщины, по негласному соглашению, старались не встречаться лицом к лицу. Эсмира-ханум выходила из своей комнаты только тогда, когда невестка уходила на работу. Из простой парикмахерши Изольда вскоре превратилась в хозяйку небольшого салона, где в ее подчинении находились две мастерицы.
* * *
Мамино высказывание насчет рода и племени будущей невестки было недалеко от истины. Отец Изольды был иранец. Незадолго до начала второй мировой войны, когда части Красной армии вошли в Иран и дошли до Тебриза, он, как и многие другие его соплеменники, радостно приветствовал «освободителей трудящихся Востока». Ну а потом, когда армию отозвали, он вместе с войсками перешел на другой берег Араза и добрался до Баку. Был ли он на самом деле коммунистом или просто отправился на поиски лучшей жизни – трудно сказать. Сначала какое-то время жил на нищенское пособие, которое получал, как эмигрант. Потом женился и открыл сапожную мастерскую, чинил обувь для всего Ичери Шехер. Мать ее происходила из бедной даглинской семьи. Тем не менее, брак дочери с коммунистом-эмигрантом, да еще хэмшери, был воспринят как мезальянс. После смерти мужа, который скончался через два года после рождения Изольды, безграмотная женщина растила трех детей тем, что брала на дом стирку, да еще готовила на свадьбах и похоронах. Имя Изольда ей досталось от отца, он назвал ее так в честь белобрысой немки, жены хозяина, в лавке которого работал в Тебризе. А от матери ей достались кулинарные способности и смуглый цвет лица, которым отличаются все даглинки.
На меня нападает зевота. Я устало потягиваюсь и прихожу к выводу, что после сытного ужина трудно сосредоточиться. То, что я сейчас написал, даже не годится для школьного сочинения. Этот папаша-иранец, по словам Изольды, был запойным пьяницей. А напившись, колошматил жену и детей по-черному. И какой, к черту, мезальянс! Ее родители даже не были расписаны. Покойный коммунист-эмигрант поступил так же, как и теперь поступают на его разлюбезной родине, когда мужчине для секса временно нужна женщина – ограничился бумажкой от моллы, на которой тот арабскими буквами нацарапал разрешение. Настоящим мезальянсом был мой брак с Изольдой. На нашей свадьбе между моими и ее родственниками возникла такая невидимая преграда, что впоследствии ни та, ни эта сторона так и не сумели ее переступить.
Он встает из-за письменного стола, идет на кухню и включает телевизор. Ест фрукты и слушает реплики своей жены, которые доносятся из прихожей. Как всегда, она жалуется Гюльяз на здоровье и хроническую усталость, договаривается об очередном сеансе. Голос у нее такой, словно она только что встала с постели после тяжелой продолжительной болезни. Но когда она появляется в дверях, переодетая в свою любимую зеленую шелковую пижаму, он замечает, как блестят ее глаза, а на губах блуждает улыбка. Он рассматривает ее все еще крепкую и ладную фигуру. Ни грамма лишнего жира, под пижамой, освободившись из уз бюстгальтера, колышется полная грудь. Съев несколько ломтиков яблока и даже не пожелав мужу спокойной ночи, она отправляется спать в одиночестве в их бывшую супружескую спальню. После смерти Эсмиры-ханум она переселила его в комнату свекрови. Насмотревшись сериалов, Изольда пришла к выводу, что супруги должны спать отдельно, это так аристократично…
Я слушаю новости и думаю о том, что ведьма – это женщина без определенного возраста. Но это всегда именно женщина, а не мужчина: не молодая и не старая, не красавица, но и не уродина. В ней есть какая-то другая привлекательность, которую трудно объяснить. Это какой-то дополнительный ген в организме, который, как известно, приводит к видоизменению всей генетической структуры. Видимо, в момент зачатия в этот физиологический процесс вмешиваются сверхъестественные силы. Будущая ведьма рождается физически здоровой, ее всегда переполняет энергия. Взять хотя бы мою жену. Она может одновременно готовить, стирать, убирать квартиру, разговаривать по телефону и еще отпускать язвительные замечания в мой адрес, если я попадаюсь ей под руку. Куда до нее Юлию Цезарю, который мог только писать, диктовать и качать ногой люльку…
Он отправляется в ванную, принимает душ и долго рассматривает себя в зеркале. Там отражается высокий симпатичный мужчина. С небольшой проседью в волосах и правильными чертами лица. Правда, небольшой жирок на животе и близорукий прищур глаз немного портят общее впечатление. Но в его возрасте это простительно. Изольда младше него на десять лет, но, по сравнению с ним, выглядит моложе лет на двадцать. Хотя черты лица у нее не совсем правильные – небольшие глаза, высокие скулы, маленький чувственный рот. Но, как правило, у женщин-искусительниц на лице всегда найдется небольшой изъян. Или слишком полная нижняя губа, или легкая косинка, или глаза разного цвета, или маленький незаметный шрам, причем неважно где – над бровью или за ухом, под волосами или на бедре… Словно ведьмовской ген помечает их своим знаком. У Изольды, например, утолщенный кончик носа, что, как говорят, характеризует натуру стремительную и легкую на подъем.
Он выключает телевизор и идет спать.
* * *
Он долго ворочается с боку на бок, но так и не может заснуть. В полнолуние его всегда мучает бессонница. Несмотря на задернутые шторы, он явственно ощущает навязчивое присутствие этой ночной красавицы. Как будто в пустоте мироздания зажегся огромный белый глаз прожектора, направленный прямо на него. Интересно, почему в древности люди верили, что души умерших отправляются на Луну? «Ну что ж, раз спать не получается, – думает он, вставая с постели и надевая халат, – лучше посидеть за компьютером».
Отец умер в то лето, когда я окончил школу и поступил в университет. Как он радовался, что я пошел по его стопам…А за несколько дней до начала учебного года стал жаловаться на дикую головную боль. Никакие лекарства и уколы не помогали. Анализы показали опухоль мозга. Сгорел за две недели. В семейном альбоме сохранилась фотография, на которой мы с мамой и отцом сняты перед каким-то фонтаном в Кисловодске. На маме шелковое платье с высоко поднятыми плечами по тогдашней моде, волосы завиты и зачесаны набок. На папе – парусиновые брюки и тенниска. Между ними, держа их за руки, стою я – в коротких штанишках и панамке. Когда я вглядываюсь в черты лица отца, то нахожу, что мы похожи. На фотографии он моложе меня нынешнего на пятнадцать лет. Он тоже женился поздно, как и я, только ему повезло больше. У него, по крайней мере, родился я…
Этот альбом я спрятал на антресолях, чтобы Изольда не выкинула его, как все вещи, оставшиеся от мамы. Она утверждает, что нельзя держать дома вещи и фотографии умерших людей. Моя жена панически боится смерти и не ходит на похороны. Более того, она запрещает сообщать ей о чьей-то тяжелой болезни или кончине. В прошлом году, когда умерла ее старшая сестра Тукезбан, я ничего не сказал ей и сам пошел проводить покойную в последний путь. А Изольда и сейчас в разговоре упоминает о сестре как о живой. Но я уверен, она все знает. Иначе, почему больше никогда не звонит ей? А когда на праздники звонят племянницы, даже не передает ей привет?..
Он перечитывает свои записи, встает из-за стола и подходит к окну. Отдергивает шторы и смотрит на луну. В древних обрядах луна еще олицетворяла четыре лика женщины: растущая – это девушка, полная луна – мать, луна на исходе – старуха. Ни под первую, ни под вторую, ни под третью категории Изольда не подходит. А четвертый лик – это невидимая луна, когда она на небе есть, но ее не видно за облаками. Это луна-чародейка. Темная и невидимая сущность женщины, которая, видимо, и ассоциируется со смертью. Смертью «по умолчанию». В компьютерной технологии этим термином обозначают какую-то функцию, уже изначально заложенную в ту или иную программу ее создателем. А в человеке смерть по умолчанию заложена Создателем при его рождении. Но Изольда не верит ни в бога, ни в смерть, ни в ад, ни в рай. Он давно подозревает, что его жена пребывает в глубокой уверенности, что лично она – существо бессмертное. Почему его так волнует отношение Изольды к смерти? Может, потому что она моложе него, и он боится умереть раньше, чем она?..
Он вспоминает, как Изольда бросила его одного разбираться с похоронами и поминками, когда умерла Эсмира-ханум. Было раннее утро, из больницы позвонил дежурный врач, и он стал спешно одеваться. Изольда оделась раньше него, быстро вошла в комнату свекрови, быстро вышла оттуда, взяла свою сумочку, на ходу бросила ему: – «Я буду у сестры!» – и исчезла. Только через несколько дней он сообразил, что Изольда забрала все мамины драгоценности: обручальное кольцо, золотую цепочку и часики, бриллиантовый комплект с бирюзой и небольшое бриллиантовое кольцо, которое он сам подарил матери на день рождения. Все эти вещи Эсмира-ханум держала завернутыми в носовой платок в шифоньере под постельным бельем.
Мне пришлось каждую неделю приглашать дальнюю мамину родственницу. Она закупала продукты, готовила и обслуживала людей, которые приходили на поминки по четвергам, чтобы выразить мне соболезнование. И самое удивительное, что никто у меня даже не спрашивал, где Изольда. У меня возникло впечатление, что каким-то образом все были в курсе, что она не ладила со свекровью. А может, я ошибался. Нам часто кажется, что мы сами и наша личная жизнь всегда находятся в центре внимания окружающих. Хотя, по большому счету, никому ни до кого нет дела, все заняты собственными переживаниями и проблемами.
Похоронили мы маму на Ясамальском кладбище, рядом с могилой папы. Странно, что я ни разу не пролил слезинки, даже когда ее опускали в землю. Может, чересчур утомился всеми этими похоронными и поминальными ритуалами, а может, сказалась усталость, накопившаяся за время ее болезни. Мне было стыдно признаться самому себе, что в глубине души я даже чувствовал какое-то облегчение. В последние месяцы я недосыпал и ходил как сомнамбула, потому что по ночам, почти через каждый час, она звала меня из своей комнаты, и мне приходилось вставать и давать ей болеутоляющее или просто сидеть рядом с ней и держать ее за руку. Днем за ней присматривала сиделка, а Изольда ограничивалась только тем, что готовила для мамы специальные диетические супы и выжимала соки. Хотя в последние дни мама уже вообще ничего не ела, только просила воды, словно изнутри ее пожирал неугасимый огонь. Нам пришлось положить ее в больницу, где ее силы поддерживали физраствором через капельницу. У нее был рак, и врачи уже ничем не могли ей помочь.
Он снимает очки и протирает их носовым платком. Экран монитора расплывается перед его глазами, по щекам текут слезы. Ему жаль себя, жаль мать, которую он не сумел защитить от нападок жены и обеспечить ей спокойную и счастливую старость. Ему жаль всех людей, которым рано или поздно приходится умереть. Ему даже жаль Изольду, хотя, собственно говоря, за что ее жалеть? Она вернулась домой только через сорок дней. И он до сих пор не спросил ее, куда она дела мамины драгоценности. Во всяком случае, на ней он их не видел. Вернувшись, она затеяла генеральную уборку, сделала перестановку, выкинула старую мягкую мебель и купила новую. Интересно, думает он, откуда в ней эта страсть к перестановкам? Почти каждую неделю она переставляет с места на место мебель в своей спальне и гостиной. Только его комнату не трогает, потому что после того случая со студенткой туда не заходит.
…На рассвете он просыпается от кошмарного сна. Во сне какая-то женщина с круглым, мертвенно-бледным лицом склонилась над ним. Он знал, что за спиной она прячет нож. Ему было страшно, и он притворился спящим. Он ждал момента, чтобы схватить ее за руку, когда она занесет нож. Но она наклонялась все ниже и ниже, и вдруг у самого своего лица он увидел мамины глаза и услышал ее голос. Она тихо и с какой-то вкрадчивой интонацией позвала его по имени: «Джахангир…». Он чувствовал ее дыхание на своем лице, от страха он онемел, не мог пошевелить ни руками, ни ногами. Весь ужас заключался в том, что он абсолютно точно знал: это не мама. Это кто-то другой. Или другая.
Суббота
Утром, бреясь перед зеркалом в ванной, я твердо решил: надо что-то предпринять. Я должен поймать Изольду на месте преступления. Что произойдет потом, я представлял себе смутно. Наверное, придется развестись. Но это неважно, сейчас главное – доказать факт измены. Потому что наличия одной улики, которой я располагаю, еще недостаточно. Изольда всегда сумеет вывернуться, придумает, что сказать, презрительно окинет взглядом и рассмеется, или промолчит и уйдет к себе, хлопнув дверью…Вот черт, порезался! Надо срочно продезинфицировать и заклеить бактерицидным пластырем!
Я думал об этом целый день – по дороге на работу, читая лекцию о творчестве Гете, покупая лимоны и кинзу, и даже здороваясь с соседкой по лестничной площадке Алией-ханум. Изольда говорит, что эта Алия живет одна, и хотя муж ее бросил и завел другую семью, она с ним не разводится, соблюдает приличия. Ну да, знаем мы эти мусульманские приличия. Зачем же тогда муж от нее сбежал? От добра добро не ищут. А может, ищут? Может добро чересчур пресное и хочется остроты, или чересчур сладкое и хочется чего-нибудь солененького? Может, братья-мусульмане не так уж и не правы, когда разрешают мужчинам многоженство? Что поделаешь, мужчины так устроены, что способны испытывать влечение одновременно к нескольким женщинам. Полигамность заложена в их крови, в их генах. Не зря ведь Господь сначала создал бесплотную Лилит, а потом Еву из плоти. Видимо, понял, что платоническая любовь – не для настоящего мужчины, которому легче пойти с женщиной в постель, чем с утра до вечера гулять с ней в Эдемском саду, поедая экзотические плоды с райских деревьев.
Размышляя обо всем этом, он автоматически достает из холодильника кастрюлю с долмой и ставит на газ разогреваться. Потом достает сметану и черный хлеб и садится обедать. Маленькие долма из виноградных листьев, размером с грецкий орех, нанизаны на нитку. Он кладет в тарелку две связки, поливает их сметаной и с аппетитом съедает. В этот раз Изольда превзошла себя. Долма просто тает во рту. Потом заваривает чай, наливает его в свой хрустальный стакан в серебряном подстаканнике и, забрав его с собой, отправляется в свою комнату. Его личная сахарница с колотым сахаром всегда стоит у него на письменном столе. Так о чем он размышлял? О полигамности мужчин? Или о женской ревности? Да, эта тема достойна целой диссертации. И с этой девицей он тогда действительно оплошал. Неужели Изольда решила завести любовника назло ему?
Эту тихую миловидную девушку, беженку из Агдамского района, я заприметил в своем потоке еще с первого курса. Училась она прилежно, старалась изо всех сил. Но ей не хватало общего кругозора, начитанности. Она и сама, видимо, понимала, что на одной школьной программе далеко не уедешь. Я помогал ей как мог. То ли жалел, то ли мне нравилось, как она опускала глаза и краснела, здороваясь со мной. На экзаменах и зачетах я ставил ей «удов.», когда она не могла ответить на простейшие вопросы. Даже как-то раз по ее просьбе «тапшанул» преподавателю немецкого языка, соврав, что она моя дальняя родственница. Акиф тогда как-то странно на меня посмотрел, но ничего не сказал и поставил ей зачет. А потом грянул гром. Меня вызвал к себе проректор и заявил, что он больше не намерен терпеть в высшем учебном заведении подобные безобразия. С изумлением я узнал о том, что девица, которой я помогал четыре года, намекала всем преподавателям, что она моя любовница, и что мы должны скоро пожениться, так как я развожусь с женой. К счастью, я сумел убедить проректора, что все эти грязные слухи не имеют под собой никаких оснований. А про себя подумал: ну, ничего, маленькая дрянь, любовница так любовница. Я оставил ее после лекций, запер дверь аудитории и высказал все, что о ней думал. Потом задрал ей юбку и заставил отдаться прямо на столе. Она плакала, просила прощения, но я был неумолим. Потом, когда я успокоился, пообещал помочь ей написать дипломную работу, но с одним условием: она больше никому не станет рассказывать о наших отношениях. Она вытерла слезы и молча кивнула головой.
Мы встречались днем, когда Изольда была на работе. Пару раз я дарил ей золотые безделушки, которые покупал на свои гонорары за переводы и статьи, а как-то даже купил золотые часики. За несколько дней до защиты диплома Изольда, которая вернулась домой раньше обычного из-за головной боли, застала нас врасплох. Ни слова не говоря, она схватила бедную девушку за волосы, протащила по всей квартире к входной двери и полуголую вытолкала на лестничную площадку. Потом собрала ее одежду и тоже выбросила за дверь. И только после этого обрушила на мою голову все площадные ругательства, которые имелись в ее даглинском лексиконе…На следующий день она заставила меня написать две дарственные на ее имя – на квартиру и на дачу. «Это на тот случай, если ты свяжешься с еще какой-нибудь молодой сучкой, – заявила она, – и захочешь со мной развестись».
Откинувшись в кресле, он перечитывает то, что написал. И его впервые за все время, прошедшее после того случая, охватывает чувство вины. Не перед Изольдой, нет. Он думает о том, что тогда так и не пошел на защиту дипломной работы своей студентки. Кто-то потом ему сказал, что она провалилась, и ее отчислили из университета…
* * *
Мы живем в пятиэтажной «сталинке», – так называют дома, построенные в 50-е годы, – в тихом спокойном районе, рядом со сквером. Эту квартиру отец купил после того, как продал нашу двухкомнатную коммуналку на Баксовете. Здесь нет ни лифта, ни парового отопления, потолки из дранки, зато прекрасный старинный паркет и большие окна. Поэтому в квартире даже зимой светло. В гостиной тихо гудит газ в камине. Это, собственно говоря, не камин, а старинная печь, выложенная голубыми изразцами. Многие покрыты тонкой паутиной трещин, которые, если приглядеться, складываются в разнообразные цветочные узоры, фигурки людей и зверей. Где-то я прочитал, что у людей, которые видят разные фигурки в трещинах или тенях, на листьях или кофейной гуще, просто богатое воображение. Все эти фигурки и знаки существуют у них в голове и проецируются, как на экран, на любую неровную поверхность. Двух изразцов не хватает, и это место выглядит как прореха на платье, которую его хозяйка никак не соберется заштопать.
На каминной доске под стеклом в кожаной рамке стоит наша большая свадебная фотография. Я провожу пальцем по стеклу, надо бы вытереть пыль. Как странно устроена жизнь. У меня есть все – квартира, дача, любимая работа, даже старенький ГАЗ-24, который большей частью пылится в гараже. Я на нем езжу только на работу, изредка выбираюсь на дачу, а в последнее время даже туда не езжу, предоставив Изольде полное право хозяйничать там. Я человек сугубо городской, и без своей работы, компьютера и книг мне там просто нечего делать. За плечами – две солидные монографии, мои статьи и переводы печатаются в зарубежных научных журналах. Но откуда это чувство, как будто упустил в жизни что-то главное?..
Я ложусь на диван, подложив руки под голову и уставившись в потолок. Из нижней квартиры доносятся звуки фортепьяно. Кто-то разучивает маленькую прелюдию Баха. Я закрываю глаза, и время вдруг останавливается. Я превращаюсь в десятилетнего мальчика, который случайно заснул на диване. Отец сидит за столом в соседней комнате и, как всегда, читает газету. Мама возится на кухне, потом заходит в комнату и, увидев меня спящего, осторожно укрывает пикейным одеялом. Мне сразу становится тепло. Я даже слышу, как скрипит дверь, когда она закрывает ее за собой…
Резкой трелью в мою дремоту врывается телефонный звонок. Я медленно сажусь, нащупывая ногами тапочки, потом встаю и спешу к телефону. Мужской голос извиняется, не туда попал. А может, туда, да только не ожидал, что ответит муж?..
Дверь из гостиной ведет в спальню Изольды. Здесь, как всегда по утрам, полный кавардак, постель не убрана, пижама валяется на полу, на ковре и на трюмо следы рассыпанной пудры. Я вхожу в комнату, поднимаю пижаму и подношу ее к лицу: она слабо пахнет ее терпкими духами, к которым примешивается запах ее тела. Потом заглядываю под кровать, чтобы проверить, на месте ли коробка. Но коробки нет. Исчезла. Хотя еще несколько дней тому назад она была там. Коробки нет ни среди ее вещей в шифоньере, ни в шкафчике, где она держит постельное белье. Я даже на всякий случай заглянул под подушку. И тут меня осеняет: на который час она договаривалась с Гюльяз? Кажется, на шесть. Нельзя медлить ни минуты! Как говорится, промедление смерти подобно! От волнения у меня дрожат руки, и я долго не могу попасть в рукава куртки.
* * *
От долгого сидения у меня совсем затекли ноги. Я сижу на лестничной площадке между пролетами третьего и четвертого этажа и наблюдаю за дверью квартиры Гюльяз, где она принимает своих пациентов. Ее клиника находится на третьем этаже, а четвертый этаж этого старинного архитектурного дома в центре города, к счастью, нежилой. На верхней площадке валяется мусор и всякий хлам, и есть одна дверь, забитая досками, которая ведет, видимо, на чердак. Брезентовое сиденье маленького складного табурета, провиснув под моей тяжестью, почти касается пола. Спина неестественно согнута, подбородок упирается в колени. На мне старые кроссовки и вылинявшая куртка, которую я ношу исключительно на даче. Видели бы меня сейчас мои студентки. Для них я образец элегантно стареющего мужчины во цвете лет. Когда они со мной кокетничают и пытаются флиртовать, я, конечно, прекрасно отдаю себе отчет, что им от меня нужно. У меня безупречная репутация преподавателя, который за экзамены и зачеты не берет деньги. Я достаточно зарабатываю своими переводами, чтобы не унижаться до взяток, как некоторые мои…
Внизу хлопает дверь. Я осторожно вытягиваю голову, чтобы рассмотреть выходящих. Это не Изольда, какая-то молодая женщина в длинном меховом манто. Я сижу здесь вот уже третий час, но Изольда все не появляется. Сеанс не может так долго длиться, это однозначно. Правда, я все-таки немножко опоздал и пропустил тот момент, когда Изольда туда входила. Но это не имеет значения, я точно расслышал, как она вчера по телефону сказала Гюльяз, что будет ровно в шесть.
…Неделю назад, когда я увидел эту коробку, у меня словно пелена спала с глаз. Я зашел в спальню Изольды за шкатулкой, чтобы пришить оторвавшуюся пуговицу на своей рубашке. Эта розовая пластмассовая шкатулка с иголками и нитками всегда стоит на трюмо у изголовья ее кровати. Кроме страсти к перестановкам, у моей жены есть еще одна страсть – постоянно переделывать и перешивать свою одежду. То у совсем еще нового жакета отрежет рукава и превратит его в жилет, то на блузку нацепит новый бант, то к плащу приделает меховой воротник, то из старых ниток начнет вязать шапочку…
Я пытался найти иголку с большим ушком и случайно уронил шкатулку на пол. К счастью, она не разбилась. Наклонившись, чтобы собрать рассыпавшиеся пуговицы, я заметил под кроватью новую обувную коробку. Что за ненасытная женщина, подумал я, ее покупки уже и в шифоньер не вмещаются. Выдвинул коробку и слегка приподнял картонную крышку. Вместо женских туфель там лежали черные мужские башмаки. Они были абсолютно новые, очень добротные, со шнуровкой. Я не люблю туфли со шнуровкой, да и размер не мой – у меня 42-й, а башмаки, которые лежали в коробке, 38-го размера. Я аккуратно закрыл коробку и выпрямился. И кому же они предназначены? Брат Изольды уже лет десять живет в России, у нее даже нет его адреса. Когда умерла Тукезбан, я все пытался выяснить, где он обретается, чтобы сообщить ему о смерти старшей сестры. Изольда тогда пожала плечами и сказала, что понятия не имеет. Племянников у нее нет, у Тукезбан две дочери, правда, я не помню, какого возраста…Кровь хлынула мне в голову, я даже слегка застонал от боли в затылке. Подарок любовнику? Воображение тут же нарисовало невысокого щуплого парня, под размер ноги, этакого бакинского гадеша с жигуленком под задницей. Денег у этого альфонса, естественно, нет, небось, до смерти рад, что подцепил богатую сорокалетнюю любовницу. А может, это не молокосос, а какой-нибудь солидный завмаг маленького роста с залысинами и брюшком? Но таким не дарят дешевые туфли, им дарят дорогие зажигалки или часы…