Кенжегуль Ширинова
ХАТУН ХАЛА
Рассказ

 
Родилась 28 февраля 1961г. в Чуйской области Кыргызстана. По образованию – педагог. Более 20-ти лет прослужила в органах внутренних дел Кыргызской республики, последние семь лет работала в Парламенте Кыргызской республики. Советник государственной службы второго класса.
 
 
В жизни каждого человека есть люди, повлиявшие на его судьбу в той или иной степени. Это не сразу проявляется, понимаешь это уже потом, по истечении какого-то времени.
В моей жизни, как я сейчас понимаю, одну из главных ролей сыграла бабушка моего мужа, Хатун-хала, как ее называли соседи, а мы называли ее – няня, или анна. Я бесконечно благодарна Всевышнему, что мне на моем пути встретилась именно эта умная, безгранично добрая, отзывчивая и очень, очень позитивная женщина с потрясающим характером и удивительной судьбой.
В том году, впрочем, как и каждый год, лето опять было очень жарким. Неимоверная жара вновь пугала людей испепеляющим зноем. От нее не было спасения ни в воде, ни в тени, а ночью было совершенно невозможно спать от невыносимой духоты. За целый день стены каменных домов настолько нагревались, что не успевали остыть до самого утра. Спастись от жары и духоты можно было разве что только под кондиционером, в закрытой комнате. Но отдыхать днем под кондиционером не хватает времени, нужно варить обед и ужин, встречать и провожать гостей, заниматься обычными, каждодневными домашними делами.  
Мы, как всегда, всей семьей: муж, я и два сына приехали на родину мужа, в небольшую азербайджанскую деревню, расположенную на берегу величественной, широкой и спокойной реки Куры. Приехали на целый месяц. Отпуск, слава Богу, сорок дней, так что за месяц предполагалось основательно отдохнуть, набраться сил и нам и детям, чтобы хватило до следующего года.
А в деревне хорошо, фрукты и овощи прямо из сада да огорода на стол, все свежее, без разных там химикатов, а главное – молоко, мясо, яйца. Все это в свежем виде, да и готовится по-деревенски, на очаге, на открытом огне, на мангале, соблюдаются все традиции кавказской кухни. Через день свекровь печет хлеб в тендире. О, это такой незабываемый вкус и запах, который распространяется на весь двор, от которого сразу текут слюнки, вызывая неудержимый аппетит. Вынув из тендира уже испеченный хлеб, свекровь каждому малышу отдает маленькую лепешечку, специально для них выпеченную, и протыкает его прутиком, чтобы малыш не обжегся. Ставит на стол миску со сметаной, домашним душистым сливочным маслом и соленый шор. Надо сказать, что соленый шор следует есть с арбузом, да еще и горячая лепешка, это шедевр, незабываемый вкус, который потом долго тебя преследует.
– Ешьте, милые мои, – говорит свекровь, поглаживая внуков по головке, – ешьте, у вас там такого нет, ешьте, набирайтесь сил, – и улыбаясь, целует каждого в макушку.
Интересное для моих детей начинается вечером, когда с лугов домой возвращаются сытые, наевшиеся сочной травы коровы, телята, буйволицы и овцы. Начинается самая настоящая суматоха по делению овец на своих и чужих. А дети бегают между ними, путаются под ногами дедушки и мешают ему. Овцы рассыпаются в разные стороны, а мои мальчишки бегают среди них с длинными прутиками в руках и стараются непременно коснуться палочкой каждой из них.
– A bu uşaqlari göturün də burdan, goymurlar axı işimi görəm (ну заберите детей отсюда, они же мешают мне), – кричит нам дедушка, на что бабушка, не соглашаясь с ним, с сарказмом отвечает:
– Nə var ə, nə olub, qoy goyunları görsünlər də, hara qacacaglar, gacsa özümüz gətirərik (ну что ты ворчишь, пусть посмотрят на овец, куда они убегут, а если убегут, сами и вернем).
От бесполезности разговора свекор машет рукой и продолжает заниматься своим делом. Camış (буйволицы) с огромными рогами, испачканные в грязи до половины брюха, жующие свою вечную жвачку, медленно заходят в свой двор, затем проходят в загон. За ними также медленно идет корова с подросшим с весны теленком. Свекор криком «xoş, xoş», направляет их в разные загоны. Это необходимо для безопасности теленка, потому что своенравные, воинственные буйволицы, а их две, вполне могут забодать его и серьезно ранить.
Тут в загон приходит свекровь с ведром, в которое налито немного воды. Она подходит к буйволице, обмыв соски, начинает доить. Буйволиное молоко отличается от коровьего и вкусом и запахом. Его не так уж и много, литра два дает каждая из буйволиц, но, как говорит свекровь, оно очень жирное и калорийнее, чем коровье. Пить это молоко практически невозможно, только если смешать его с коровьим, или даже с водой. Кстати, по утрам и вечерам на стол непременно подавалось вскипяченное горячее молоко, которое с большим удовольствием пили не только дети, но и мы все.
Помню, как еще в самом начале моего замужества в очередной раз мы приехали в отпуск. В один из дней я пошла доить корову, а свекровь буйволиц. Ну, а что, я тоже выросла в деревне и почти всегда помогала маме доить коров, у нас их было три, и вполне хорошо справлялась с этим делом. Свекровь доила буйволиц, потому как с ними было сложнее, это весьма своенравные, упрямые животные, да и соски у них более тугие, а корова была более спокойной, давала она молока литров пять, шесть. На следующий день почти все соседи в деревне знали, что приезжая невестка у Наиб, так звали мою свекровь( пусть душа ее пребудет в раю), может доить коров. Каждый вечер я с золовками ходила на Куру за водой. Они воду с речки всегда носили в специальном кувшине с высоким узким горлом, с ручкой, перетянутой материей, чтобы не натерло плечо. Золовка вешала гуюм, то бишь кувшин, на плечо, в руку брала ведро, и выходило, что за один раз она приносила три ведра воды, потому как в гуюм вмещалось два ведра. Я тоже пробовала носить этот кувшин, но, к сожалению, так и не научилась, я носила воду просто в ведрах. На берегу Куры по вечерам собиралась почти вся молодая женская половина деревни, каждая соседка, увидев меня, улыбаясь, добродушно кивала головой и здоровалась. Старались завязать непринужденный разговор о том, о сем. Каждая из них проявляла жуткий интерес и хотела непременно лично со мной познакомиться.
Почему-то когда мы приезжали, свекор всегда именно меня спрашивал: «Az, Qənjə, yeməyə nə var?» (что у нас на ужин?).
Поболтав со мной, свекор обращался к своей матери.
– Ana, bu qün nə yeməy yemisən, bir şey yedün? (Ты что-нибудь сегодня ела?)
– Hə, bala, yemişəm, yemişəm (да, да, ела), – кивала старушка головой.
Нам всегда было смешно, когда бабушка называла сына «бала», в этом простом, казалось бы, обращении проявлялась вся суть взаимоотношений матери и сына. Свекру было уже за семьдесят, а она к нему обращалась как к маленькому, мы стояли и улыбались во весь рот. А свекор не смущался, он привык к ее такому отношению. Конечно, для родителей дети остаются детьми в любом возрасте.
На ужин мы в ожидании всех домочадцев заранее готовили курицу, рыбу или мясо, стол всегда был заставлен всевозможными салатами. Огурцы, помидоры, зелень и брынза, или, если готовили шашлык, то обязательно мелко нашинкованный лук, залитый темно-фиолетовым гранатовым соком, (в саду был такой очень кислый сорт), зеленый лук и киндза. Никогда не обходились без арбузов и дыни. Часто готовили kələm dolması, это голубцы, или yarpaq dolması  – это голубцы в виноградных листьях. О, этот божественный, соблазняющий запах, который разносился по всей улице, зазывая прохожих и соседей!
Самое интересное происходило за столом, собиралось порой очень много людей, это дяди, тети, братья, сестры и даже просто соседи, ну, и дети, конечно. За ужином всегда завязывалась увлекательная беседа, в которой принимали участие не только взрослые. Каждый рассказывал что-то веселое или познавательное, чтобы удивить всех, в такие моменты старались все. И услышанный только что рассказ бурно обсуждался, порой доходило до самых жарких споров.
– Ə, nə danışırsan? (Ну что ты говоришь?), – говорил кто нибудь из присутствующих, сделав характерный, кавказский жест рукой, где главную роль играют большой и указательный пальцы. – Ola bilməz belə şey (этого не может быть), – возражал кто-нибудь из спорщиков, качая головой.
В такие моменты никто из присутствующих не оставался равнодушным, стол делился на два, а то и на три лагеря, и каждый отстаивал свою точку зрения. Досидев в таких жарких спорах до полуночи, все начинали потихоньку расходиться по домам, а мы – каждый в свою комнату. Потому как нужно было отдохнуть перед следующим новым напряженным и полным всякими заботами днем.
Я ждала третьего ребенка. Беременность была тяжелой, напрочь пропал сон, и ночи для меня были целым испытанием, да и срок был уже почти семь месяцев, сильно мучила изжога, лежать и вставать с кровати было довольно трудно, а духота только осложняла все еще больше. Я тихо, чтобы никого не разбудить, выходила на открытую веранду, именуемую почему-то балконом, хотя он и вправду был похож на балкон. На Кавказе так строят дома. Очень высокий фундамент создает впечатление двухэтажного дома и, естественно, веранда становится балконом.
Выйдя на балкон, вижу сидящую на диване нашу няняшку Хатун.
– Ay qızım, qurban olum, sənə ne olub, yata bilmirsən, inciyirsən? (А, доченька, да паду я жертвой твоей, что, опять не можешь уснуть, мучаешься) – говорит с беспокойством она старческим, кряхтящим голосом, растягивая гласные на конце слов. – Иди, садись рядом со мной на диван, я не сплю от старости, ты не спишь от беременности, – тихо смеется она.
– Ана, сколько вам лет?, – с нескрываемым любопытством спрашиваю я. Это был мой излюбленный прием разговорить старую женщину, зная, что та не откажет и расскажет мне самую удивительную историю жизни. Что-что, а рассказывать она любила и всегда поджидала удобный случай для этого. Да так незаметнее и проходила ночь, увлекшись разговором, я забывала об изжоге, духоте и своих мучениях.
Ана, или няняшка, как звали ее мы, женщина хоть уже совсем старая, но годам старается не поддаваться, нам иногда даже не верилось, что живет она уже целый век, а может, даже больше века. Потому как несмотря на совершенно седые волосы, морщинистое лицо, хриплый, скрипучий старческий голос и абсолютно беззубый рот, анашка хорошо держится. Сохранилась хоть и медленная, но уверенная походка, да и чувствует она себя довольно хорошо. Всегда приветлива, внимательна и тактична. Были в ней какие-то, необъяснимые теплота, притяжение и удивительные, природные, тонкая интеллигентность и воспитанность. Так же у няняшки была сильно развита внутренняя интуиция, чем она не раз всех нас поражала. Рядом с ней всегда было спокойно и ужасно интересно.
– O, çoxdur, çoxdur (о, много, много), – отвечает она со смешком на мой заданный вопрос. – Я помню царя Николая Второго. Во время его царствования я была совсем молодой, очень красивой девушкой, – смакуя каждое слово, устремив взгляд куда-то в бездонное ночное небо, медленно начинает она свой бесконечный рассказ.
Я, расположившись поудобнее на диване возле няняшки в предвкушении услышать интересную сказку, как в детстве, вот уже в который раз слушаю ее увлекательную историю жизни, закрыв глаза от удовольствия от услышанного, представляю картины давно минувших дней.
Хатун-хала, как ее называли в деревне, была человеком удивительной доброты, отзывчивости, невероятной позитивности, всегда с открытой, располагающей к себе улыбкой на лице. Родилась Хатун в самом конце девятнадцатого века в семье гончара и знаменитой на всю округу ткачихи, мастерицы на все руки. Особенно ее маме удавались ковры, самые разные, большие, маленькие, узкие и широкие. Пушистые, с ярким национальным орнаментом, для стен, и плотные, полосатые – для пола. Все очень красивые, и славились они по всей округе. 
– Она и нити для ковров пряла сама из овечьей шерсти, такие тонкие, что все диву давались, как можно прясть такие тонкие нити. Потом пряжу окрашивала в самые разные яркие цвета и сушила их на веревках, протянутых через весь двор. От этого ее руки тоже всегда были окрашены, – говорит Хатун-хала с теплотой в голосе, вспоминая о своей любимой мамочке. – Краска въедалась в кожу рук и уже никогда не отмывалась. Один день ее руки были красного оттенка, другой день – зеленые, третий – синие, потом – желтые. Как радуга, – улыбается няняшка своим воспоминаниям. – А ведь и вправду у нее были радужные руки, или руки всех цветов радуги, – тихо смеется она.
С самого детства Хатун вертелась возле мамы, помогая ей во всем, и к двенадцати годам она и сама уже, как настоящая ткачиха, могла соткать очень даже неплохой коврик.
Готовые ковры, коврики и паласы отец увозил, навьючив на свою лошадь, чтобы продать их на базаре, ездил по большим городам и селам, предлагая богатым людям за сдельную, не очень дорогую цену. Иногда его путешествие затягивалось, но все же, распродав все ковры, закупив разных продуктов и подарков для дочери и жены, отец, довольный, возвращался домой.  
– Это было праздником для нас, – говорит няняшка, – отец привозил для нас яркие куски славящегося в те времена китайского шелка и атласа на платья, красивые платки и разные сладости. Он любил нас больше жизни и баловал нас, как только мог, – вздыхает моя собеседница. – Он рано умер, лет, наверно, в сорок пять, болел долго, и остались мы с мамой одни. Несладко пришлось нам тогда, – не спеша говорит анашка. – Чтобы не голодать, мы с мамой сами возили ковры на продажу в соседние деревни и продавали почти за бесценок. В одну такую поездку, в горах, в какой-то глухой местности нас с мамой ограбили бородатые мужики, внезапно появившиеся неизвестно откуда. Мы с мамой очень испугались, от страха не могли ни кричать, ни бежать, хорошо, что в живых остались. Больше мама не брала меня с собой, – опять тяжело вздыхает няня.
Увидев, что бабушка разволновалась, я стараюсь ее успокоить, тихо глажу ее по спине, сопереживая, и, как бы невзначай, указывая пальцем в ночное небо, говорю:
– Nənə, bax, bax, qöydə nə isə yana-yana ucur (Посмотри, бабушка, на небе что-то яркое летит).
– O nə ola bilər, ay bala, hanı, hanı göstər görüm ?(Что там может быть, детка, где, покажи), – оживляется старушка, близоруко вглядываясь в темное звездное небо.
– Eh, – отвечаю я, – tay uchdu getdi, görmədin, nənə (уже улетела, ты не увидела), – смеюсь я.
Няняшка понимает, что я обманула ее, и, тихо смеясь, грозит мне пальчиком, я заливаюсь звонким смехом и ловлю себя на мысли, что мне очень хорошо с ней, как с моей родной мамочкой. Не знаю, может быть, ей тоже было хорошо со мной, ведь старым людям не так уж много и нужно, немного внимания и немного заботы, в принципе, больше ничего.
Меня всегда привлекали ее руки, опять сев рядом с ней, я прикасаюсь к ее пальцам, они такие тонкие, длинные, с аккуратно подстриженными ногтями, кожа дряблая, с глубокими морщинами, но удивительно мягкая. А ногти ей каждую неделю подстригал мой свекор, ее сын, больше она никому не доверяла.
– Ana, – говорю я ей, – əllərin elə gəşənkdir, barmaqların uzun, muzıkantların əllərinə oxşayır. (У вас такие красивые руки и пальцы, длинные, как у музыкантов).
– Ə, nə müzıkant, ə, nə danışırsan, mən ömür boyu xalça, qəbə toxumuşam (Какой музыкант, я всю свою жизнь ткала ковры и паласы), – отвечает бабушка и внимательно, будто впервые видит, рассматривает свои руки. Она вдруг начинает крутить кольцо на указательном пальце, задумчиво вглядываясь в него. Я понимаю, что это непростое кольцо, что с ним связана какая-то ужасно интересная история. С виду ничего особенного в этом кольце не было, сделано оно было из серебра, сразу видно, старинное, а глазок – непонятно из какого был камня. Был ли этот камень драгоценным или самым обычным, мы так и не узнали, только был он необычного цвета, как будто молоко развели водой, иногда он казался белого оттенка, а иногда отдавал светло-голубым. Камень цвета Млечного пути или рассеивающегося дыма… Не знаю, как остальные, но я всегда завороженно смотрела на него, оно непроизвольно тянуло меня к себе, было впечатление, что я могу провалиться в этот камень, как в глубокую бездну. От этого чувства становилось как-то не по себе, но в следующий удобный момент я опять смотрела на него и не могла оторваться.
Иногда, в очередную свою бессонную ночь, я приставала к няняшке, чтобы она рассказала тайну этого кольца, но все старания были напрасны. Услышав просьбу, анашка вдруг замыкалась в себе и только задумчиво крутила кольцо на указательном пальце, по ней было видно, что ее мысли витают где-то очень далеко. Главное то, что никто в семье, ни сын, ни сноха, ни внуки, никто не знал, когда и откуда появилось у нее это кольцо.
Лет в пятнадцать, почти через год после смерти отца, мать выдала ее замуж. Муж был старше ее лет на десять, высокий, статный красавец, в общем, из довольно небедной семьи. Звали его Мехди. Его мать, известная на всю округу повитуха, была женщиной очень доброй и веселой. Она многому научила Хатун, и по хозяйству, и в знахарстве, а самое главное, научила ее своему делу повитухи. А так как Хатун была очень талантливой, с высокой ответственностью и сильно развитым шестым чутьем, она быстро освоила данное дело и вскоре прослыла не только как отличная ткачиха, но и как довольно неплохая повитуха и знахарка.
Приезжая каждый год на лето, я не раз видела, как к ней приходила очередная беременная молодая женщина в сопровождении матери, свекрови или кого-то из родственников. Объясняли няняшке причину своего прихода, и та, помыв руки, уводила беременную в свою комнату. Если няняшке нужна была чья-то помощь, она звала кого-нибудь из нас. «Это принеси, то унеси, принеси новое», – говорила она. Я как-то видела, как она удивительными движениями руки поправляла неправильно лежащий плод совсем молодой девушке с первой беременностью.
– Qorxma, qızım, qorxma, hamısı yaxşı olajağ  (Не бойся, доченька, все будет хорошо), – говорила она, продолжая круговые массажные движения по животу. Через два дня эта женщина пришла со своей свекровью с подарками, выражая благодарность няняшке. Оказалось, она была на приеме у гинеколога, и та сказала ей, что с ребенком все в порядке, хотя до этого был вынесен вердикт, дескать, вероятнее всего, будут делать кесерово сечение из-за неправильно лежащего плода.
А однажды днем во двор с криком вбежала соседка с ребенком на руках, мальчиком трех-четырех лет. Она была в полной панике и невнятно, не владея собой, объяснила, что мальчик подавился рыбьей косточкой.
Ребенок задыхался, глаза его были закрыты, лицо – почти синюшного цвета, он не реагировал на слова своей матери, казалось, еще чуть-чуть, и он задохнется совсем. Няня вымыла руки, выхватила из рук обезумевшей женщины малыша, посадила к себе на колени, засунула два пальца ему в рот и через секунду вытащила тонкую рыбью косточку. Мальчик судорожно глотнул несколько раз воздуха, закашлялся и залился слезами.
– Tay oldu da, indi neycün ağlayırsan? (Уже все, что теперь-то плачешь?), – улыбаясь, спросила бабушка, передавая малыша его маме.
Счастливая мамаша стала благодарить старушку:
– Çox saqol, Xatun xala, Allah sizə ömür versin, Allah sizi saxlasın həmişə, Allah sizdən razı olsun, çox sagolun (Спасибо вам, пусть Аллах продлит ваши дни и оберегает всегда).
Няняшка улыбалась, как же, несмотря на свои годы, а было ей точно уже за сто лет, она не утратила еще своего профессионализма.
Я была свидетелем не одного такого случая и всегда удивлялась, что когда к ней приносили по самым разным причинам плачущего малыша, няняшка брала его на руки и малыш моментально переставал плакать. Может быть, она знала какие-то массажные точки, думала я, но к детям у нее точно был свой подход.
Вообще няняшка была удивительным человеком. Рядом с ней почему-то мне всегда было спокойно и надежно. Я у нее научилась многим вещам. Она обладала удивительным терпением. Учила нас разным вещам ненавязчиво, как бы издалека, но твердо руководила всем процессом. Например, научила меня варить инжировое варенье с добавлением мелко нарезанных грецких орехов, а также из белой черешни, и айвовое варенье. О, это целое искусство, приготовить настоящее, вкусное варенье. Няня садилась рядом со мной и мягко подсказывала мне, что и как дальше делать. Уж такой вот она была тактичный человек. Как-то я сварила детям кисель из дикой ежевики, няняшка попробовала его и была в восторге от его вкуса. 
– Ə, nə qəşənk tamı var bunun (Какой необыкновенный вкус), – сказала она, глотнув еще один глоток напитка.
Я часто вставала очень рано утром, пока все остальные спали, чтобы сварить ей манную или рисовую молочную кашу, за что она всегда мило благодарила меня. Я-то знала, что она почти не спит, и в пять утра она уже бодрствует. Пока все проснутся, и сядут завтракать, она может проголодаться, – думала я. Знаю, что ей была очень приятна такая забота.
Я научилась у нее, как относиться к жизни, быть доброжелательным, открытым и миролюбивым человеком. Нужно в людях прежде всего видеть хорошее, – не раз говорила бабушка.
Вот так зачастую проводили мы с няняшкой наши бессонные ночи и встречали раннее утро.
Однажды в одну такую ночь она все-таки рассказала мне ту удивительную историю, связанную с кольцом…
– Было мне тогда лет восемьдесят, – сказала она, удобнее располагаясь на нашем любимом старомодном диване. – Пришла ко мне смерть, – медленно начала она. – «Tay ölmüşdüm, ə, hamısı yığılır başıma. Uşaqlarım hamısı gəlib, oğul, qızlarım, gəlin, nəvələrim. Hamısı bilirdi ki anası ölür» (Я умирала, все дети – сыновья, дочери и внуки собрались возле меня. Все знали, что я умираю). Вдруг я открываю глаза и вижу, что уже на том свете. Вокруг удивительный сад, огромные ярко-зеленые деревья и шелковистая трава, чудесные яркие цветы окружают поляну, где я очутилась. Ослепительно светит солнышко, и поют птицы. И появляется передо мной Всевышний в белом одеянии. От него исходили удивительное тепло и яркое излучение. Меня охватили и страх, и волнение, я не могла ни шевельнуться, ни сказать что-то. Непонятное чувство сковало меня, все мои движения. Я стояла, словно каменная статуя, гулко билось сердце, отдаваясь в висках, казалось, что кровь застыла в моих жилах, а язык прилип к небу. Всевышний подошел ко мне близко-близко, его сияние обдало меня жаром, казалось, если он сделает еще один шаг, я сгорю дотла.
– Хатун, – обратился ко мне он, – я тебя знаю. Ты прожила очень тяжелую жизнь, вырастила детей, работала, не покладая рук. Твои ковры славились по всей округе. Тебя любят и уважают твои дети, внуки и соседи. Почему ты так торопишь смерть? Почему торопишься покинуть своих родных? – спросил он гулким голосом, отдающимся эхом, словно находились мы в пустом огромном зале.
Я заплакала, и долго не могла собраться с мыслями. Но вдруг, собравшись, ответила ему еле слышимым голосом:
– Прости меня, Всевышний, я боюсь быть в тягость моим детям. Я хочу уйти в иной мир, когда еще могу сама себя обслужить, когда еще сама хожу, ем и даже могу что-то сделать своими руками.
– Нет, – прервал меня Всевышний, покачав головой, – не пришло еще твое время. Ты прекрасная женщина, доброта и искренность твои не знают границ. Ты должна вернуться, твои советы и твое присутствие много значат для твоих близких. Не спеши, Хатун, тебе еще долго жить, не спеши, – сказал Всевышний, коснулся моей руки и исчез.
Я открыла глаза и увидела, что у моего изголовья сидит моя младшая дочь Гульбике и плачет. Остальные дети сидят чуть поодаль, и лица у всех в скорби.
– Что случилось, – спросила я, – почему вы все собрались тут, почему плачете?
Никто из присутствующих не был готов к такому повороту, все подбежали, чтобы убедиться, что я еще жива, увидев воочию, ужасно растерялись, не знали, плакать им или радоваться.
– Видишь, – тихо засмеявшись, сказала няняшка, – вот так я обманула всех и вернулась на этот свет, когда все были готовы попрощаться со мной навсегда. Вот тогда, открыв глаза и немного придя в себя, я обнаружила на пальце это кольцо, – задумчиво прошептала няняшка, крутя, как обычно, кольцо на своем указательном пальце. – Никто больше не знает, откуда у меня это кольцо, да я и сама не очень это понимаю, только знаю, что я своими глазами видела Всевышнего, и, вероятно, это он надел кольцо мне на палец и благословил на долгую-предолгую жизнь, – тяжело вздохнув, сказала она.
Няняшка ушла в свои воспоминания, а я, как зачарованная, смотрела на ее руки и на ее указательный палец с кольцом, а перед моими глазами мелькала кинолента с яркими, удивительными событиями тех дней.
Так незаметно за интересной беседой проходили наши ночи с бабушкой. Мы стали очень близки с ней. Почему-то она всегда старалась оправдать мои вольные или невольные провинности. Как-то в полдень во двор заглянула молодая невестка нашей соседки. Пришла зачем-то к свекрови. Пока свекровь с ней беседовала, спустившись с балкона, анашка и говорит мне:
– Ona bax, gəlin olduğuna üç qün olub, başında yaylığsız gəzir, heç utanmır e. (Посмотри на нее, она в невестках всего три дня, а уже без платка ходит).
– Ана, – засмеялась я, – ведь и я, и Солтан (это вторая сноха, после меня), мы ведь тоже ходим без платка, жарко же, няня, ничего же не будет.
На что она, улыбнувшись, ответила:
– Ты уже давно у нас сноха, и Солтан тоже больше пяти лет, а эта девчонка всего три дня, как невестка уважаемого в деревне человека, ей не положено еще так ходить без платка, она позорит своего свекра.
Конечно же, я не была согласна с ней, но промолчала, мне было приятно, что она старается оправдать нас, нашу ошибку, и так было всегда, бабуля немедля находила слова в нашу защиту, и они никем в семье не оспаривались.
Во время Первой мировой войны муж няняшки попадает на фронт. Бабушка осталась одна с тремя детьми. Чтобы как-то их прокормить, она по-прежнему ткала ковры и продавала. К ней за помощью обращались разные люди, и как к знахарке, и как к повитухе.
– Дети болеют и рождаются в любые времена, – вздыхает няняшка. – Моя помощь всегда требовалась людям, особенно в деревнях, где живет простой, небогатый народ. Иногда я шла в соседние деревни, было опасно так далеко ходить, в голодное, неспокойное время, но другого выхода не было, нужно было как-то кормить детей .
Я разглядывала миловидное, не утерявшее еще былой красоты лицо нашей няняшки. Несмотря на глубокие морщины, на перенесенные страдания и тяготы судьбы, оно оставалось ясным, привлекательным и добрым. Я удивлялась, какой необъятной любовью, состраданием к ближним и отзывчивостью наполнена ее душа. Всегда благодарю судьбу за встречу с этим удивительным человеком. 
Эта великая, чудесная старушка является прабабушкой моих детей, и пока я буду жива, буду рассказывать и детям, и моим внукам об этой совершенно потрясающей женщине с потрясающей судьбой, обладавшей самыми замечательными качествами человека, человека с большой буквы.
Мир ее праху, и пусть душа ее вечно пребудет в раю...