ZAUR
РАССКАЗЫ

БЕЛЫЙ АЛАБАЙ
 
 
Неся с собой терпкий запах человеческого жилья и овечьих отар, весенний ветер шелестел в разбросанных по степи островках бурой после зимы травы, завывал в редких зарослях кустарника.
Срываясь резкими порывами, крутил над землей прошлогоднюю пожухлую листву, отжившие, высохшие соцветия, отдавшие почве семена новой жизни.
Свернувшись клубком и укрыв морду хвостом, молодой волк спал в своей лёжке после первой удачной, самостоятельной охоты, в которой он добыл и едва уволок годовалую овцу.
Ведомый тысячелетним инстинктом, подобрался с подветренной стороны к нескольким отбившимся от отары яркам. Щуря от ветра голодно-янтарные глаза и поскуливая от нетерпения, едва сдерживал себя, выжидая, когда они приблизятся на расстояние одного рывка.
И вот начало положено – молниеносный бросок, предсмертное блеянье, терпкий вкус горячей крови, судорогой сводящий челюсти, и приятная тяжесть ноши на еще неокрепшей спине.
Разодрав добычу, наглотался теплого мяса до отвала. Даже не закопав остатки трапезы, едва неся отяжелевшее брюхо, ушел в степь и, спрятавшись в неглубокой яме, заснул под кустом.
Снились стая, молоденькая волчица, на которую серый стал косить неопытным желтым глазом и оказывать разные волчьи знаки внимания, принося ей в пасти пойманных грызунов и выбирая в играх именно ее.
На беду, кажущиеся еще щенячьими заигрывания не остались без внимания со стороны крупного волка-трёхлетка – серый, которого некому было защитить (мать его застрелили люди), получил жестокий урок и был изгнан из стаи.
С неделю скитался, не смея приблизиться к своей родне, следовал за стаей на почтительном расстоянии, но старший соперник нагнал его, и вторая трепка оказалась еще более жестокой.
Еле унеся лапы, серый ушел в степь.
Зализывая полученные в схватке раны, старался не покидать убежищ, выходя только по ночам. Довольствовался малым, ловил полёвок и зайцев, собирая силы для главной охоты, после которой он найдет свою стаю и в честной схватке завоюет право на продолжение рода.
Теперь серый спит, и видит себя пусть израненным, но победителем, и наградой за победу станет радостный оскал молодой волчицы.
Серый улыбнулся во сне своей избраннице, но волчица вдруг превратилась в овцу, которая подошла к его лёжке и, опустив к земле тупую морду, заблеяла жалобно и призывно, словно приглашая на новый обед.
Вот белая овца совсем близко, нужно только открыть глаза и одним прыжком прекратить звуки, мешающие отдыху… Через мгновение уже три блеющие морды тянулись к серому, источая ненавистный запах псины. Резкая боль вернула волка из мира снов – мощные челюсти пастушьих собак разом схватили его.
Огромный белый алабай держал за морду, клыки второго пса рвали живот, едва зажившая после схватки с сородичем задняя лапа являлась третьим источником боли, взрывающей мозг. Еще один пастуший прихвостень, вцепившись в загривок, не давал серому двинуться.
Сопротивляться было бесполезно – под аккомпанемент комментариев пастухов, снимающих свару на мобильный, смерть широко улыбалась серому в четыре собачьих пасти, терзающие его тело.
Но вековой инстинкт самосохранения заложен в любом звере – волк затих, прикинулся мертвым, и собаки, отпустив его, отошли.
Серому бы не двигаться, выждать... но сгубили боль и страх, помноженные на отсутствие опыта – едва вскочив, он вновь оказался во вражеском окружении.
Бросался то на одного, то на другого пса – они отскакивали, опасаясь волчьих клыков. С каждым новым броском силы покидали израненного зверя, и вот он сначала сел, а затем, приготовившись встретить смерть, лег на ожившую весеннюю землю.
Теперь враги не оставили ему ни шанса – белый алабай душил, мертвой хваткой сомкнув челюсти на горле обессилевшего волка, второй держал заднюю лапу, лишая возможности вывернуться.
С каждым недополученным глотком воздуха образ юной волчицы в мозгу серого становился все менее четким, словно убегала она дальше и дальше в погружающуюся в вечные сумерки степь.
Уже отпустили серого псы, но совсем не осталось жизни в молодом волчьем теле, так и не познавшем радости продолжения рода.
 
***
Кто раньше, кто позже; кто, успев осознать, кто нет; кто в своей постели от болезни или старости, а кто в толпе – почти мгновенно; лежа, или стоя – все встретим белого алабая, покорно подставив горло его клыкам.
А за алабаем, душившим серого, придет, очень скоро придет мое волчье племя, и лишь клочья белой пёсьей шерсти, застрявшие в ветвях равнинного кустарника, напомнят чабанам о его масти.
 
СЛАДКАЯ КАША НА ВОДЕ
 
 Я люблю каши. Все равно, какие. Рисовую, манную, овсяную.
Мама просыпалась рано, шла на кухню варить мне кашу, и когда она была готова – начинала булькать и издавать звук «пш-ш-ш– пш-ш-ш», мама заглядывала в спальню:
– Вставай, соня, твой завтрак готов.
Не заставляя себя просить дважды, я вскакивал, топал в ванную и, наспех умывшись, шел к столу.
Ел хорошо, вызывая у мамы счастливую улыбку, а своими художественными изысками на поверхности каши всегда смешил ее. Она смеялась и говорила:
– Ешь давай, не балуйся, а то остынет.
– Не остыне-ет, не успе-ет, – я отправлял в рот очередную ложку, – вкусно-о-о.
Мама целовала меня в макушку и шла одеваться.
Мой папа работал в другой стране, и мама очень долго ждала его из командировки. Мне было всего четыре года, когда однажды днем после непонятной мне суеты в доме появился незнакомец. Мама подтолкнула меня к нему и сказала:
– Иди, поцелуй – это твой папа, – я послушно дал себя обнять, и строгий, седой дяденька в очках, подняв меня на руки, уколол мою щеку щетиной.
Утром следующего дня мама проспала и не разбудила меня. В спешке собираясь на работу, сказала папе, чтоб он приготовил мне на завтрак кашу – ведь сам папа не имел никакого представления, что любит его сын.
Я спал, а папа, открыв холодильник, не нашел в нем молока.
«Какие проблемы – сейчас, пока малыш спит, спущусь в ближайший магазин и куплю пакет молока», – подумал папа.
Он же не знал, что мама варила мне кашу на воде, добавляя лишнюю ложку сахара и лишний кусочек масла – молоко я не любил, капризничал, поэтому она никогда не портила мне аппетит и себе настроение.
И еще папа не знал, что меня нельзя оставлять одного – я боюсь оставаться один. Я ведь совсем еще маленький мальчик.
Видно, мама так была рада папиному возвращению, что забыла утром сказать ему об этом.
Я проснулся, потянул носом, но, не учуяв знакомого запаха с кухни, позвал маму – никто не откликнулся. Позвал еще раз – ответом была тишина.
Я вылез из кроватки и отправился на поиски взрослых. Никого. Я заплакал и вышел на застеклённый балкон.
У окна стояла старая коляска, в которой я спал, когда еще не умел ходить – так мне мама рассказывала. Залез на нее и, открыв окно, хотел посмотреть, не идет ли мама или седой дяденька, которого надо называть папой.
Высоты я нисколько не боюсь, ведь мы живем на пятом этаже, я привык – это не то, что остаться одному.
Выглянув, я позвал маму. Снизу на меня мяукнула кошка. Высунулся дальше, чтоб посмотреть, не появился ли дяденька-папа из-за угла, но вместо этого вдруг увидел улетающие в небо тополиные ветки и парящее среди листьев вперемешку с облаками стираное соседское белье, а вот разбегающихся кошек я уже не увидел.
Не увидел, как вернувшийся во двор с пакетом молока дяденька-папа бежит ко мне с перекошенным лицом, не пошел в школу, не подрался с одноклассником, не поцеловал первую девочку, а главное, не увидел больше свою любимую маму и не поел приготовленной ею сладкой каши.