Петр Люкимсон
http://www.proza.ru/avtor/pinhas
(Израильский филиал Союза писателей Азербайджана)
УБОРКА МУСОРА
(Из цикла «Бакинские сказки»)

Люкимсон Петр Ефимович (1963) — израильский русскоязычный писатель и журналист. Первый секретарь израильского русскоязычного отделения СП Азербайджана.
До 28 лет прожил в Баку (Азербайджан). С 1988 по 1990 год занимал последовательно посты корреспондента, заведующего отделом и заместителя главного редактора газеты «Элм» («Наука»).
В 1990–1991 годах работал заместителем главного редактора газеты «Азербайджанский бизнес-сигнал». В 1991 году выехал на ПМЖ в Израиль, где в 1992–1996 годах работал в газетах «Курьер» и »Эпоха».
Ряд опубликованных им в этот период исторических очерков и повестей, посвященных библейской истории, получил широкую известность у израильской читающей публики.
В 2000–2006 годах — главный редактор газеты «Русский израильтянин». В это же время П. Люкимсон получает широкую известность как мастер политического интервью, а также как автор целого ряда журналистских расследований и криминальных очерков, привлекших внимание израильского общества. С 2007 года работает заместителем главного редактора газеты «Новости недели».
Автор книг «Евреи и секс» (совместно с М. Котлрярским), «Евреи и деньги», «На кухне моей бабушки», «Ариэль Шарон. Война и жизнь израильского премьера», «Разведка по-еврейски», «Однажды в Израиле... Записвки криминального репортера», «Еврейская диетология, или расшифрованный кашрут», «Тайны Стены Плача», «Ангелы в поисках рая» (совместно с М. Котлярским). «Запасной вариант» (совместно с С. Капытником), «Моисей», «Царь Давид», «Царь Соломон», «Зигмунд Фрейд», «Царь Ирод», «Саладдин», изданных в России. В Израиле вышли сборник исторических повестей «Жизнь Авраама Иври. Первый еврей при дворе фараона» и сборник «Старые стихи».

 

 

 Глава 1. Наиля и Алик

 
Никто не знал, откуда они пришли, да никому и не было до этого особого дела. 
Чем больше старел этот дом, тем холоднее и равнодушнее становился, и то же самое происходило с обитателями его шести огромных коммунальных квартир.
Почти все они жили в этом доме десятилетиями и за эти годы даже не притерлись, а стерлись друг о друга, как стираются шестеренки старых настенных часов. В доме уже давно никто не скандалил, но только потому, что все скандалы в нем уже давно отгремели, и каждый знал, о чем стоит или не стоит говорить соседу – как по запаху безошибочно узнавал о том, что готовится за тонкими кухонными перегородками или о том, кто из соседей только что побывал в общем туалете. Лишь изредка, когда кто-то умирал, в дом вселялись новые жильцы – как правило, внуки или племянники освободившего жилплощадь, но успевшего прописать на нее своих ближних, чтобы та, не дай бог, не досталась соседям. Новенькие восторженно ахали, узнав, что дому больше ста лет и что его построил какой-то нефтепромышленник к свадьбе сына, восхищенно обводили взглядом шестиметровые потолки. Но затем, оказавшись в стандартной комнате, длина и ширина которой измерялись в цифрах куда более скромных, чем высота потолков, умеряли восторги и вскоре становились похожими на всех остальных жильцов – точно так же утром, скрывая раздражение, выстаивались в очередь в общую уборную, спешили на работу, затем выстаивали часами в очередях, чтобы отоварить талоны на масло, мясо или сахар, а затем вваливались в общую дверь и старались как можно скорее пройти по общему коридору, на бегу, исключительно ради вежливости здороваясь с соседями и спеша захлопнуть дверь в свою высокую клетку.
Так что не стоит удивляться тому, что никто из обывателей этого дома не заметил, что в маленьком флигеле, выстроенном когда-то все тем же нефтепромышленником во дворе для дворника, вместо умершей месяца три назад старой Сирануш поселилась молодая пара с ребенком. То есть заметить это может быть и заметили, но никто не придал новоселам никакого значения. Никто не попытался с ними заговорить, никто по старой бакинской традиции не поинтересовался, не нужно ли им чего, никто не предложил свою помощь.
Лишь месяц спустя тетя Садыха по прозвищу «Мой родной», знавшая все про всех и имевшая своего человека в жилуправлении, остановила в коридоре вернувшуюся с работы Наргиз-ханум и рассказала ей, что новеньких зовут Алик и Наиля и что они никакие не муж и жена, а брат и сестра, а ребенок у этой Наили – приблудный.
Еще недавно Алик и Наиля жили то ли в третьем, то ли в четвертом, а, может, и в пятом микрорайоне. Беды начали обрушиваться на их семью года четыре назад, когда их отец, работавший таксистом, попал в аварию, столкнувшись с каким-то лихачем на одной из узких бакинских улочек. Машина была разбита вдребезги, пассажир отца Алика и Наили погиб, но сам он уцелел и был доставлен в милицию. Причем не куда-нибудь, а в само здание МВД на Гуси Гаджиева. Потом в их квартиру пришли милиционеры и рассказали, что при обыске у отца Алика и Наили была обнаружена анаша, но он не хотел признаваться в том, что совершил убийство человека из-за того, что накурился  всякой дряни, и на допросе выбросился из окна пятого этажа…
Хоронили его в закрытом гробу – милиция заявила, что труп в таком состоянии, что на него лучше не смотреть.
А через неделю покойный явился свой вдове во сне.
– Алла, – сказал он ей, – никому не верь. Не выбросился я из окна – убили меня. Авария была не по моей вине – этот гетверен ехал на полной скорости против движения. Только он оказался сыном полковника милиции, вот они и стали на меня давить, чтобы я все взял на себя. А когда я отказался, бить начали. Но я все равно отказывался – не хотел в тюрьму идти, думал, кто тогда семью кормить будет. Они меня долго били – пока я не умер. А потом, уже мертвого с пятого этажа выбросили.
После этого сна Алла написала письмо в милицию, потребовала вскрыть могилу и провести экспертизу трупа, чтобы установить причину смерти. И ведь добилась своего – вскрыли могилу. Труп был еще свежий и весь в синяках. А экспертиза показала, что покойник правду сказал: смерть наступила не от падения с высоты, а от множества нанесенных ударов. Только ничего после этой экспертизы не было – подшили ее результаты к уже закрытому делу, и все тут. Вот тогда и стала Алла ходить по разным инстанциям, требовать, чтобы посадили убийц ее мужа. Даже в Москву несколько раз ездила, пробилась в приемную Брежнева… Два года она так боролась, сама не своя была – похудела, подурнела, а если о чем-то и говорила, то только о том, что рано или поздно добьется правды.  Алик уже в армию ушел, а она все на последние деньги в Москву моталась. А рассеянной стала – ужас! Вот как-то по рассеянности и переходила улицу в неположенном месте, а тут откуда не возьмись машина…
Так Наиля одна осталась в родительской квартире, ну и пошло-поехало. Стали у нее мужики собираться, дом в самый настоящий бордель превратился. Потом и ребенок непонятно от кого родился. Только Наиля и после его рождения продолжала гулять напропалую, и стала то ли алкоголичкой, то ли наркоманкой – пес ее знает! Алик вернулся из армии, увидел такое и, понятно, в глазах у парня потемнело. А тут и милиция налет на квартиру сделала, арестовала всех шалав, которые там были, нашла наркотики… В общем, выселили их за антиобщественное поведение, теперь в их квартиру нормальная семья въехала. А Алику и Наиле дали ордер во флигель…
В тот самый момент, когда тетя Садыха пересказывала Наргиз-ханум всю эту историю, в главной двери появился дядя Толик и, покачнувшись, хлопнул дверью.
 – Толик, мой родной, чтоб ты сгорел! Сколько раз я просила тебя дверью не хлопать! – взвилась тетя Садыха.
Дядя Толик посмотрел на нее мутными от «Агдама» глазами и хотел было уже ответить ей так, как принято отвечать на настоящем русском языке, но в этот момент он вдруг обнаружил, что начисто забыл этот самый русский язык. Тогда он захотел покрыть тетю Садыху по-азербайджански, но, после чудовишного умственного усилия понял, что и азербайджанский он тоже забыл. И, махнув рукой, он пошел по коридору к своей двери, из которой через минуту донеслись проклятия и визги тети Наташи.
На этот шум выглянул из двери в своей вечной пижаме дядя Гусик – муж тети Садыхи.
– А ну зайди в дом! – прикрикнула она на него. – Ишь, как только о шалаве заговорили, он тут как тут!
И дядя Гусик покорно скрылся за дверью. 
Вообще-то, как легко догадаться, полное имя дяди Гусика было Гусейн, и был он единственным в доме персональным пенсионером, вдобавок вышедшим на пенсию по ранению. В доме помнили, что когда-то дядя Гусик был капитаном угро, и это именно он в 1976 году выследил банду, которая в течение года держала в страхе весь город.
Газеты, разумеется, об этом не писали, но весь Баку тогда стоял на ушах: бандиты пробирались ночью в дома, в которых было что красть и не просто обчищали их до нитки, но и непременно убивали хозяев… В конце концов опергруппа под руководством капитана Гусейна Джавадова вычислила, кто станет следующей жертвой подонков и устроила им засаду. Бандиты так запросто сдаваться не захотели, началась перестрелка, во время которой дяде Гусику и прострелили то легкое, то ли какой-то еще ответственный жизненный орган…
С тех пор он и ходил по дому исключительно в чистой, хорошо отглаженной пижаме, которая была для тети Садыхи символом уюта и благополучия.
Нужно сказать, что рассказ тети Садыхи весьма встревожил Наргиз-ханум.
– Только этого нам не хватало – проститутки в доме! – сказала она, чуть сильнее, чем нужно передергивая плечами. – Начнут ходить сюда всякие люди, пойдет разврат… А у нас, между прочим, дети! Им об этом знать ни к чему!
Но, оказывается, дети в лице двадцатипятилетнего Фарика уже обо всем знали – Фарик все это время стоял в дверях, ведущих в их общую с матерью комнату, и слышал весь разговор от первого до последнего слова. И «дети» не замедлили высказать свое мнение.
– Да глупости все это! – сказал Фарик. – Вы хотя бы подумали, кто к ней пойдет через этот крысятник…
И нужно заметить, что Фарик, уважаемый всеми соседями не только за то, что учился в аспирантуре, но и за логическое мышление, был прав.

Глава 2. Крысы

Крысы были главной бедой этого дома.
Серые, огромные – никак не меньше кошки – они давно уже, словно демонстративно не обращая внимания на людей, стаями шныряли вокруг мусорных ящиков.
Не желая с ними сталкиваться, трясясь от страха и омерзения, жильцы, выходя выносить мусор, смотрели либо куда-то в сторону, либо вообще в небо, и, не доходя до ящиков, торопливо, резким движением вытряхивали содержимое своих ведер. Не долетая до предназначенных им черных железных баков, картофельная шелуха, банки консервов, остатки долмы и плова валились на землю и немедленно поступали в распоряжение крыс.
Следующий жилец уже выбрасывал мусор так, чтобы не приближаться к этой копошащей куче,  так же поступал его сосед и в результате весь двор дома как-то незаметно превратился в огромную мусорную свалку, издававшую в летние дни невыносимое зловоние.
Мусорщики, прибывающие к боковому входу в дом, каждое утро ругали всех его жильцов на чем свет стоит и делали только то, что им полагалось – очищали мусорные ящики.
Двор же считался личным владением жильцов и в него они не заходили.
Временами, вытряхивая содержимое ящиков, они убивали двух-трех оказавшихся в них крысах и выбрасывали их прямо на улицу. И тогда дохлые крысы валялись на тротуаре и прохожие, еще издали заметив их трупики, отворачивали взгляд, а то и переходили на другую сторону улицы: от одного взгляда на дохлую крысу к горлу подкатывала тошнота, и по телу пробегала судорога омерзения. И в то же время было в их последнем, вывернутом оскале что-то такое, что внушало какой-то мистический ужас: словно крысы, даже погибая, не хотели признать свое поражение в битве с человеком и угрожали ему близким возмездием, которое еще заставит его по-настоящему содрогнуться...
Но если непосредственно на мусорке крысы чувствовали себя полными хозяевами, то что-то их все-таки еще удерживало от того, чтобы вот так же нагло вести себя на заваленном мусором дворе. Завидев открывающего дверь или спускающегося по лестнице человека с ведром, они спешили укрыться от его глаз, быстро семеня к норе или же глубоко зарываясь в мусор.
Но все понимали, что рано или поздно крысы станут абсолютными властителями двора, а затем попытаются прорваться и в дом, и тогда могут оказаться напрасными все профилактические меры: обитые железом двери, ведущие из квартир во двор, тщательно выложенные вдоль стен плинтуса и купленные на всякий случай крысоловки.
В сущности, крысы уже принялись за дом, уже слышалось по ночам, как их острые зубы скребут камень или толстое дерево дверей, а кто-то из соседей однажды даже видел крысу в темном углу коридора, которая, заметив его, скрылась непонятно куда. Но тогда все сошлись на мнении, что кто-то по неосторожности оставил дверь во двор открытой, вот она и забежала, а затем так же и выбежала.
А вообще о крысах в доме старались не говорить, потому что не говорить – значит, и не думать, тем более, что всем было ясно, что если крысы и прорвутся в дом, то произойдет это не сегодня и не завтра, а значит, время до этого в запасе еще было.
Во дворе, всего в нескольких метрах от мусорных ящиков, посреди горы гниющего мусора и стоял тот самый флигель, в котором поселились Алик и Наиля с дочкой. И если дом со стороны напоминал старинный замок, осажденный крысами, то флигель был одинокой башней, стоявшей на пути к этому замку. Войти в него можно было только со двора, и тем, кто обретался во флигеле, неминуемо нужно было проходить мимо мусорных ящиков, а значит, и мимо крыс.
Вскоре женщины этого дома с восхищением заговорили о том, с каким мужеством Алик каждое утро выходит на работу, как, возвращаясь около пяти вечера, он бережно выводит сестру и племянницу на прогулку в расположенный неподалеку Парк Семи Фонтанов – ведь ребенок не может дышать прогнившим воздухом двора…
Это и в самом деле было зрелище: сначала Алик выходил из флигеля один и заставлял крыс попрятаться в норы, а затем выкатывал из дверей коляску с ребенком и неспешно катил ее по зловонной жиже к выходу, а слева, уцепившись за его руку, шла Наиля.
Сделал он все возможное и для того, чтобы крысы не пробрались во флигель: по примеру соседей сам обил железом нижнюю  часть двери, обмазал флигель со всех сторон цементом и наглухо закрыл все окна. Но крысы-то были внутри самого флигеля, и об этом все знали: когда, наконец, обнаружили, что старая Сирануш умерла, они почти всю ее съели, даже кости, так что и хоронить-то было почти нечего… Но Алик, видимо, как-то решил и эту проблему.
Словом, было в этом парне что-то такое, что невольно внушало к нему уважение. Да и Фарик оказался прав – никто из бывших клиентов Наилю, похоже, не навещал; сама она к мальчикам и мужчинам, живущим в доме не приставала, и женщины понемногу успокоились.
Зато для мужчин Алик вскоре стал заклятым врагом. Началось все с того, что тетя Наташа, как обычно, послала дядю Толика выносить мусор и он, как обычно, вывалил все ведро на землю, едва отойдя от  лестницы. И уже поднимаясь по лестнице, дядя Толик услышал за своей спиной спокойный, с усмешкой, голос:
– А до ящика свое дерьмо донести, значит, нельзя?
Он оглянулся и увидел того, кого, собственно говоря, и ожидал увидеть – Алика.
– Ара, а ты кто такой?! – спросил дядя Толик, сумевший за двадцать лет жизни в Баку усвоить, что настоящий мужчина должен начинать любой вопрос к другому мужчине со слова «ара» – как начальник цеха на его родном заводе.
Дядя Толик был в майке, из которой торчали его мускулистые, обросшие волосами руки, составлявшие поразительный контраст с его абсолютно лысой головой. До пенсии ему было еще лет пятнадцать и, несмотря на то, что его организм был сильно отравлен алкоголем, мужчина он был крепкий и не из пугливых – особенно, когда был не то чтобы очень трезв, но и не сильно пьян, а в этот раз был как раз такой случай.
– Иди к свое сестре-бл**и, и учи жить ее, а не меня! – добавил дядя  Толик и уже через мгновение понял, что добавлять этого не следовало. Точнее, ничего он не понял – просто вдруг ему стало катастрофически не хватать воздуха, перед глазами все закружилось, а затем он почему-то оказался на земле, прямо посреди мусора, и из-под него с писком выскочила крыса.
Через две минуты после возвращения дяди Толика домой в грязной, перемазанной майке на скрипучую деревянную лестницу выскочила тетя Наташа и, потрясая кулаком в сторону флигеля, начала произносить в адрес Алика такие слова, какие приличная женщина должна позволять себе только в постели с любимым мужчиной.
Вечером этот инцидент бурно обсуждался в коридоре коммунальной квартиры первого этажа. Все называли Алика «хулиганом» и «подонком», говорили, что надо вызвать милицию, а то он еще всех тут поубивает, и только дядя Гусик робко заметил, что парень в общем-то прав: мусор желательно выкидывать в ящики.
 – А ну зайди в дом! – велела ему «Мой родной». – И не смей вытирать руки о пижаму!
Говорят, подобные инциденты были у Алика и с другими мужчинами дома, и хотя до драки дело больше не доходило, но малоприятных слов с обеих сторон сказано было достаточно.
Нормальный разговор у Алика вышел только с Фариком. Когда Алик задал Фарику сакраментальный вопрос про свое дерьмо, тот спокойно признался:
– Не нельзя, а не могу – я их боюсь. Еще бросятся…
– Крыс надо не бояться – крыс надо убивать! – назидательно сказал Алик. И помолчав, добавил:
– Тогда они и бросаться не будут.
 
Глава 3. Фарик

Во всем нашем повествовании Фарик играет если и не главную, то все же весьма существенную роль, и потому на его личности стоит остановиться особо.
Природа сыграла с Фариком злую шутку: чистокровный азербайджанец, потомок того самого нефтепромышленника, которому когда-то принадлежал дом, он с детства был удивительно похож на еврея.
Родственники и соседи даже подозревали, что Наргиз-ханум в молодости согрешила с каким-то евреем, и ей пришлось не раз клясться Аллахом, что она никогда в жизни не изменяла своему первому и единственному мужу. Судя по всему,  это была правда, потому что Наргиз-ханум хранила верность супругу даже после его смерти, и никто из соседей не мог сказать про нее ничего дурного. Хотя овдовела она в тридцать с небольшим и, будучи женщиной удивительно красивой и статной, типичной азербайджанской красавицей, могла не раз выйти замуж.
И тем не менее, Фарик, единственный свет в замызганном окошке ее жизни младшего научного сотрудника Института востоковедения, был настолько похож на еврея, что однажды на улице Басина какой-то сумасшедший пытался затащить его в синагогу и надеть на руку какие-то еврейские коробочки.
На вступительных экзаменах на факультет востоковедения Азгосунивеситета Фарика едва не завалили из-за этого на первом же экзамене. Несколько раз кто-то из экзаментаторов выходил из аудитории, чтобы вновь все проверить и убедиться, что этот мальчик с лошадиным семитским лицом и в самом деле родной сын их коллеги Наргиз-ханум Караевой, и это ему нужно во чтобы то ни стало поставить «пятерку».
И пока экзаментаторы ходили туда-сюда, пока Наргиз-ханум уверяла, что это и есть ее сын и, краснея, просила не придавать внимания его внешности, Фарик успел продемонстрировать блестящие познания не только в истории СССР, но и в истории всего древнего мира и средних веков.
Такая обширность его познаний еще больше насторожила экзаменаторов, и они попросили Фарика предъявить паспорт, который тут же, на глазах других абитуриентов начали внимательно рассматривать. Нет, никто из них не был антисемитом и абсолютно ничего не имел против евреев – просто востфак был одним из немногих факультетов бакинского университета, куда прием евреев был запрещен по прямому указанию Москвы.
Когда Фарик вышел из аудитории, сжимая в руках книжку абитуриента, где рядом с записью 5 (отлично) почему-то значился восклицательный знак, вслед за ним выскочил за дверь и один, самый молодой, из экзаменаторов.
– Вы могли не тапшевать своего мальчика, – сказал он Наргиз-ханум. – Мы все потрясены... Такие ребята составляют гордость нации. Я только не понимаю, почему он решил поступать на востфак – ему надо было идти на исторический. Вы просто не представляете, как, такие, как он, нужны сегодня нашей исторической науке...
Однако Наргиз-ханум не только не расплылась в улыбке в ответ на этот поток комплиментов, но и грубо, при всех, оборвала молодого доцента:
–  Я сама знаю, куда именно должен поступать мой сын. И не смейте морочить ему голову вашим истфаком!
Но, оказавшись, наконец, в числе счастливчиков, прошедших жесточайший конкурсный отбор, он вдруг почувствовал себя чужаком в своей группе и под шуточки сокурсников стал водиться исключительно с евреями с других факультетов.
Роковое сходство с «инвалидами пятой графы» в итоге перечеркнуло его дипломатическую карьеру, о которой грезила Наргиз-ханум: члены комиссии по распределению единодушно пришли к выводу, что направлять юношу с такой внешностью в какую-либо арабскую страну просто опасно – даже если этот юноша закончил факультет арабистики с «красным» дипломом.
И Фарик приступил к работе в том самом Институте востоковедения, в котором работала его мать. Вскоре он поступил в аспирантуру и начал работать над диссертацией на тему «Этика еврейских и арабских философов эпохи Восточного ренессанса с точки зрения марксистко-ленинской философии».
Девушки, заметим, у Фарика не было, потому как он очень углубленно занимался наукой. И еще потому, что девушкам, которым нравились только азербайджанцы, Фарик не подходил, потому что был похож на еврея, а девушкам, которым нравились евреи – потому что все-таки был азербайджанцем.
И потом, куда он мог привести девушку, не говоря уже о жене? Не в комнату же, в которой жил вместе с мамой и в которой было меньше двадцати квадратных метров?!

Глава 4. Битва
 
В одно из воскресений Алик постучал в окно двери первого этажа. Услышали его не сразу, а когда все же услышали, тетя Садыха долго думала, открывать ему дверь или нет.
Наконец, она приоткрыла дверь ровно настолько, чтобы Алик мог в нее протиснуться, и тут же торопливо захлопнула, чтобы вслед за ним в дом не забежала крыса.
– Что-то нужно, Алик, мой родной?! – спросила тетя Садыха.
 – Я вот что подумал… – начал Алик. – Сегодня выходной… Может, все вместе выйдем и уберем мусор во дворе, а? У сестры – ребенок… Но дело не только в нас…  Перед всем кварталом из-за этого дерьма стыдно, понимаете?
– А ты что, сопляк, думаешь у нас других дел нет? – спросил дядя Толик, так и не простивший Алику того удара под дых и сейчас, в окружении соседей чувствующий себя в полной безопасности.
– А что вы делаете? Сидите «Будильник» смотрите? Так эта передача не для вас – для детей! – ответил Алик.
–  Ты нам не указывай что смотреть, а что нет. Тебе нужно – ты и убирай! – процедил дядя Толик.
– Я-то уберу. А вы… давайте, сидите в своих норах! – Алик распахнул дверь на веранду и вышел обратно, в зловоние двора.
Еще через полчаса двор наполнил жуткий звериный писк – казалось, какой-то сумасшедший радист непрерывно отбивает что-то по азбуке Морзе и ее звук тысячекратно усиливается динамиками.
Выглянувшему во двор дяде Гусику открылась поистине невиданная картина. 
Посреди двора в вымазанных в грязи и мусора брюках стоял с лопатой в руках Алик. Этой лопатой он загребал мусор и складывал его в принесенные откуда-то огромные баки. То и дело под лопату попадала крыса и тогда Алик ловким движением разрубал ее надвое, или раскраивал ей череп. Но удавалось это не всегда – крысы уворачивались, отбегали в сторону и затем снова бросались в бой.
Поняв, что человек решил бросить им вызов, они уже не пытались спрятаться или убежать. Нет, они бросались на Алика со всех сторон, пытались добраться до его ног, а некоторые из них подпрыгивали так, что казалось еще немного, и они вцепятся ему в грудь – и это при том, что Бог отнюдь не обидел Алика ростом.
Алик извивался, пританцовывал, отбивался от крыс и умудрялся при этом зачерпывать при этом очередную порцию мусора.
Посмотрев на это зрелище минуты две или три, дядя Гусик с несвойственной для него резвостью вернулся в дом.
– Давай быстро лопату или лом! – крикнул он жене, и, не дожидаясь ответа, и полез в кладовку, где хранился полезный инвентарь, купленный складчину всей квартирой.
Еще через минуту он уже махал лопатой во дворе вместе с Аликом, причем те, кто наблюдал за всем происходящим через окно веранды, не ожидал, что дядя Гусик окажется таким мастером истребления крыс – он умудрялся подбивать их прыжке.
– Вот людям неймется, даже в воскресенье отдохнуть не дадут! – бурчал дядя Толик,  на ходу натягивая рубашку и выскакивая во двор с тяжелой шваброй.
Через минут десять во дворе были уже почти все мужчины дома.
Фарик, как раз в этот момент в очередной раз задумавшийся над вопросом о том, почему этика еврейских и арабских философов эпохи Восточного Ренессанса так разительно противоречит марксистско-ленинской философии, заслышав шум, выглянул из двери своей комнаты, а затем тоже начал одеваться.
– Ты куда?! – встревоженно залепетала Наргиз-ханум. – И не вздумай вмешиваться! Там без тебя разберутся! Ты знаешь, что крысы переносят вирусы чумы и других опасных заболеваний? 
– Вот именно, мама, вот именно! – ответил Фарик, выходя за дверь.
Алик, продолжавший отбиваться от крыс, заметил его сразу.
– Вон там в углу есть еще один лом, возьми! – крикнул он Фарику. – И главное – не бойся! И не брезгуй – через минуту привыкнешь!
Но бой уже стихал. Живых крыс почти не было видно, и мужчины спокойно, размеренно занимались теперь уборкой мусора, наполняя им все новые и новые баки.
 – Мусороуборочные машины сегодня в два часа приедут – в виде исключения. Я в Баксовете договорился, – сказал Алик работавшему с ним бок о бок дяде Гусику.
– Молодец, сынок! – кивнул Гусик.
Когда все было кончено, и на всем протяжении двора стелился чистый, отдраенный лопатами асфальт, дядя Гусик поспешил подняться в дом.
– Давай, зажигай колонку, грей воду – всем мужикам надо помыться! – приказал он жене. – Парня снизу тоже позови – не в баню же ему тащиться после такого! И сестру его с ребенком. Помоемся,  сядем вместе чай пить!
«Мой родной» вскинулась было, чтобы что-то ответить мужу, но вдруг замерла, почему-то передумала и резво помчалась вниз – звать Алика и Наилю.
 
Глава 6. Двор
 
На следующее утро дядя Гусик спустился во двор, прицепил шланг к крану стоявшего во дворе умывальника, которым никто уже давно не пользовался, и по асфальту ударила упругая струя воды, окончательно смывая с него следы вчерашнего побоища.
В это время во двор осторожно выглянула с мусорным ведром соседка со второго этажа.
– Давай иди, не бойся! – крикнул ей дядя Гуссейн. – Никого здесь нет – я за все утро ни одной не видел. Только мусор аккуратно в ящик бросай – сам следить буду, а!
Закончив с поливом двора, он перетащил в него из дома старый, огромный стол, долгие годы простоявший в общем коридоре и давно уже мешавший беспрепятственному проходу к туалету. Стол не выбрасывали исключительно из скупости – все понимали, что таких вещей, с резными дубовыми ножками и дубовой же цельной столешницей больше не делают, и стоит он, если найти понимающего человека, немалые деньги.
Установив стол, Гуссейн направился на базар и вернулся оттуда с двумя сумками инжира. И «Мой родной» начала священнодействовать. Сначала она вышла во двор и, едва не привстав на носки, долго принюхивалась – словно пыталась по запаху определить, действительно ли нет крыс, или все это только пустая мужская похвальба. Затем зашла в дом, но вскоре появилась снова, держа в руке два огромных таза…
Следом за тазами во дворе появились сумки с инжиром, пять пакетов сахара (зря что ли у тети Садыхи были связи в жилуправлении – с талонами у нее никогда проблем не было!!!) и старый, еще довоенный примус.
Тетя Садыха ловко очистила инжир от кожицы, а затем щедро засыпав его сахаром, оставила на столе. Под жарким августовским солнцем инжир взопрел, и по двору разнесся сладкий, кружащий голову запах.
Запах поднимался все выше и выше, проникал свой обитые железом двери, забирался в окна веранд и вскоре каждый, кто был в эти часы в доме, мог точно сказать, что где-то поблизости готовят изумительное инжирное варенье. А когда через несколько часов тетя Садыха вернулась во двор, разожгла примус и поставила на него таз с инжиром, запах вырвался на бывшую Воронцовскую, и стал подбираться к прохожим, вышагивавшим по улице Горького…
Вечером во дворе собрались за столом все соседи, жившие на первом этаже. Помимо варенья на столе расположились ромбики пахлавы, сахарница с твердым, как камень рафинадом, коробка квадратных, щедро начиненных орехами конфет «чинар» и, само собой, несколько заварных чайников и почти две дюжины армудов.
Председательствовал за столом дядя Гусейн в новой шелковой пижаме, полосы на которой напоминали генеральские лампасы.
Трезвый или почти трезвый дядя Толик сел сбоку и к нему прислонилась его Наташа, смотревшая на мужа с непривычной нежностью. Напротив них сидели Наргиз-ханум и Фарик, а по другую сторону стола посадили Алика и Наилю, державшую на руках девочку. Только сейчас все обратили внимание на какую-то невероятную, болезненную худобу брата и сестры, да и дочка Наили была какой-то бледненькой, тщедушной и слишком тихой для своего шумного возраста.
 – Этот стол, между прочим, еще до войны здесь стоял. А чего такую махину в нашей квартире держать?! – сказал дядя Гусик. – Да и после войны за ним постоянно полдома собиралось. Чай пили, в нарды играли, о жизни говорили… А потом все как-то само собой прекратилось. Н-да, другие были времена и люди тоже другие – лучше, чем сегодня! И если вы хотите знать мое мнение, то при коммунизме мы уже жили…
– Так это потому что крыс тогда во дворе не было, – сказал Фарик, налегая на пахлаву больше, чем следовало бы налегать интеллигентному человеку.
– Так я и говорю: крыс не было потому, что люди были другими! – ответил дядя Гусик, наливая себе очередной армуд чая. – То есть нельзя сказать, что крыс совсем не было – были, конечно! Вот только не люди их боялись, а они людей. Любая крыса знала, что если при свете дня вылезет из норы, всегда найдется мужчина, который ее прибьет. И в месте, где убивали крысу, другие потом долго не показывались. Крыса она ведь как – она только силу понимает!
– Это точно! – поддакнул с другого конца стола Алик, и эти двое обменялись друг с другом такими взглядами, словно было нечто такое, о чем знали только они.
– Сейчас ученые гипотезу выдвинули, будто крысы тоже обладают разумом – как люди. И у них своя, крысиная цивилизация, есть даже что-то вроде своей культуры и своей религии, – вставил Фарик, и сидевшие женщины посмотрели на него с уважением: все-таки чувствуется, что человек не зря заканчивал факультет востоковедения!
 –   Я в школе не очень хорошо учился, все эти гипотенузы плохо помню, – сказал дядя Гусейн. – Но могу точно сказать: глупости все это. Все это люди придумали, чтобы свой страх перед этими тварями оправдать. Нет у них никакой цивилизации, и моллы с шейхом у крыс тоже нет. Крысы – такие же животные, как и все прочие. Наглые, умные, хитрые, но – животные! 
– Так что выбрось свою гипотенузу в мусорный ящик, только не промахнись! – закончил свою речь дядя Гусейн, и все одобрительно заулыбались его шутке.
Только сейчас, сидя за этим столом и по привычке время от времени поглядывая по сторонам, жильцы этого дома поняли, от какого богатства они отказывались в последние годы. Очищенный от мусора,  двор казался огромным, в нем вполне хватало места и для детских игр, и для того, чтобы выложить и простегать одеяла на зиму, и для варки варенья в огромных эмалированных тазах. И проход, ведущий со двора на улицу, с одной стены которого выстроились мусорные ящики, тоже оказался очень широким, так что по нему вполне могли пройти, не задевая друг друга, два человека…
– Теперь тебе не нужно будет ждать, когда Алик с работы вернется,– сказала Наиле тетя Наташа. – Можешь ребенка прямо днем на коляске во дворе выгуливать… А то понятно, почему она такая бледненькая – ребенок целый день сидит взаперти за закрытыми окнами!
 –  Да зачем ей во дворе-то сидеть?! – удивился дядя Гусейн. – Бояться сейчас особенно нечего, может и сама с ребенком в парк выйти…
Наиля, нужно сказать, к этому совету прислушалась и с того дня стала регулярно вывозить дочку в парк семи фонтанов, а временами доходила с ней до бульвара и там гуляла почти до самого вечера.
Только не к добру все этой оказалось, ой, не к добру…
 

Читать далее