Израильский филиал СП Азербайджана
Роман Гуревич
РЕШЕНИЕ ВИКТОРА
ДИМКА
Рассказы

Гуревич Роман Александрович (1967) — израильский русскоязычный писатель, журналист и политтехнолог. Председатель израильского русскоязычного отделения СП Азербайджана.
Родился в Баку в 1967 году, жил в центре города на улице Азизбекова. С января 1990 года живет в Израиле.
Занимал посты главного редактора сети местных изданий «Вести-Иерусалим», «Вести-Юг», «Вести-Центр», «Вести-Ашдод» и «Вести-Беэр-Шева». Занимал пост управляющего делами редакции газеты «Вести».
Работал автором и ведущим программ на радио «Голос Израиля - РЭКА», «Седьмой канал». Основал дискусионный клуб «Бумеранг».
Автор сборника прозы «Подробности жизни», а также большого количества публицистических статей.
В последние годы является владельцем ПР агентства «Гуревич тикшорет», специализирующемся в сфере политтехнологий, продвижения общественных и коммерческих проектов.
 
 
РЕШЕНИЕ ВИКТОРА
 
 
Мятеж еще не кончился, но "лиды" уже выдохлись, и мы блокировали их основные силы - дивизию "Стальное сердце" и танковую бригаду в городе Чамкир, перекрыв подходившие к районному центру шоссе, окрестные ущелья и горные перевалы. Наша рота занимала позицию на перевале Дагич. Я тогда там за старшего остался. Следил, в основном, чтоб ребята не дурили от безделья, да караульную службу исправно несли. Нам в поддержку была придана рота мотострелков.
Так что перекрывали Дагич и проходящую рядом, внизу по ущелью дорогу две роты. Вернее, то, что от рот осталось после шестнадцати месяцев боев. Дни проходили тихо, опасаться приходилось только снайперов, "охотников за головами". Причем как снайперы работали, гады, - первым выстрелом ранит, вторым, поточнее прицелившись - обездвижит, но - не насмерть, и сидит, ждет. Раненный, естественно, кричит. А снайперу это и нужно - сидит, ждет, когда вытаскивать будут. На "живца", значит, ловит. Головой-то понимаешь, что лезть
нельзя, да пойди, усиди, если человек там в крови подыхает, кричит. Трудно, знаешь. А снайперу только того и надо, - бывало, за один раз "охотники" по несколько человек клали. Так что если мы снайперов ловили, то сразу в расход пускали, на месте. Без долгих разговоров. Не пытали их, как в других частях, но и не тянули зря резину. Да...
Снайперов и проводников, которые диверсионные группы "лидов" к нам в тыл проводили. Захваченных обычно мотострелки расстреливали, так повелось. Хотя иногда они пробовали и наших раскрутить. Вижу, подваливают к кому-нибудь из наших, помоложе, с выпивкой, гранату ни с того ни с сего дарят, - ясное дело, - словили проводника, допросили, а грех на душу брать не хотят. И как подвыпьет парень, они его "на слабо" брать начинают. Бывало, что и срабатывала уловка... Снайпер тогда работал "лидовский" на нашем участке - две недели охотился, а мы его никак вычислить не могли. Убил он девять человек наших и стрелков - за две недели затишья! Грамотно действовал. Но поймали мы его. Привели в расположение. Отлупили, как следует, и отдали мотострелкам. А ротным у них был Виктор, - сухощавый, тихий с виду, но взрывной мужик. Он был старшим сержантом, но почти с самого начала мятежа, после того, как комроты убили, принял командование. Тогда не обращали внимания на звания, кто мог - тот и тянул лямку. За ребят своих Виктор держался сильно, и, если была малейшая возможность, отмазывал их от опасных заданий. Ну, а если возможности не было - сам шел первый. И ни черта не боялся. "От судьбы все равно не убежишь", - любимая его присказка была. Стрелки на ротного своего только что не молились. А он, когда тихо вокруг было, целыми днями лазил по горам, делал себе пометки какие-то в блокноте. Или просто сидел, вдаль куда-то смотрел. Он, рассказывали, студентом был до армии, стихи писал.
Иногда мы с ним вдвоем в горы уходили – с автоматами, просто погулять. Природа там потрясающе красивая, в горах, на высоте двух с половиной километров. Представляешь, когда облака у тебя под ногами ковром лежат? И гроза тоже - там, внизу? Он все больше молчал, да я, вообщем, тоже не большой говорун. На этом, пожалуй, и сошлись. Так, бывало, и ходили часами. Так вот, этот самый тихий Виктор приказал привязать снайпера и выстрелил в него из гранатомета. Граната, естественно, прошила парня насквозь и сдетонировала, только ударив в скалу за привязанным. Но снайпер еще до взрыва, думаю, умер, - ему ж все внутренности разорвало. Шуму было много. Я когда услышал, честно говоря, особо не удивился. Было в Викторе что-то такое... Как пружина он был все время, до отказа сжатая, понимаешь? Я к нему в тот же день вечером спустился, но ребята сказали, что он в горы ушел. Так я с ним в тот день и не увиделся. А утром прибегает снизу, от стрелков, Вагиф. Отдышался и рассказал, что приехал из бригады особист, майор Джапаров и отстранил Виктора от командования. Ходит, высматривает, выспрашивает. А чего выспрашивать? Мотострелки снайперов, которых в расход пускали, не судили, трибунала не устраивали. Допрашивали, - и расстреливали по законам военного времени. Причем все допросы записывали, потому как не думали, что расстреливая захваченных с оружием в руках врагов закон нарушают. И пока мятежники в силе были - никому такой подход не мешал. А когда "лидов" малость придушили, тыловые ребята оправились и вспомнили об инструкциях. Вот и вышло, что стрелки расстреливали пленных самовольно - без суда и следствия. Самосуд, значит. Единственная закавыка - свидетельских показаний Джапаров никак набрать не мог. Никто не хотел с ним разговаривать. Но он разнюхал, что стрелки двоих захваченных "лидов" в яме держат. Ребята их на всякий случай держали, - для обмена или еще что. Обрадовался. Позвал он меня и Худика Ахундова, в качестве независимых свидетелей, собрал восемь человек мотострелков, взял и Виктора. "Пошли, - говорит, - посмотрим, на ваших пленных". Ребята пытались было объяснить, что пленные сидят, потому что именно - убивать их не хотели, а в яме - так негде больше, сами в землянках живем. Да толку. У особиста - инструкция. Подошли к яме. Стали над ней. Майор
нагнулся, посмотрел. Выпрямился, ухмыльнулся и говорит:"Вот и свидетели, Виктор. Хана тебе - под трибунал пойдешь". "За что? У меня от роты треть состава после осенних боев осталась, - Виктор говорит, а у самого губы дрожат, - да снайперы тут, на горе, двенадцать человек положили. Это враги, майор, ты что?" "Действовать нужно по инструкции. Допрашивать и затем отправлять задержанных в тыл, в штаб. Тебе это известно? Иначе бессмысленная жестокость получается. Понимаешь, гранатометчик?" - это он Виктору на того снайпера, значит, намекает. "Да вы же внизу у себя его подержите, да и продадите родственникам за выкуп, разве не так?! А он снова сюда вернется!" Джапаров его особо и не слушает:"Это, - говорит, - ты военному прокурору расскажешь. Я забираю с собой тебя и пленных. А за старшего пока, до выяснения, Миха останется, - народу-то у вас всего ничего". Мы с Худиком переглянулись. Слышали уже, что начальство постепенно избавляться начинает от своих, излишне шустрых. Значит, Виктору светит трибунал. Точно - штрафбат, и, очень вероятно, - расстрел. Значит, так это делается. Смотрим на него. А он белый стал.
Вдруг протягивает руку к поясу, снимает гранату, срывает чеку, отпускает скобу и вкладывает "лимонку" в ладонь Джапарову. И орет - чтоб все бежали врассыпную. Сам тоже бросается прочь. Джапаров обалдел. Стоит - в руке граната, вокруг ни камня, ни укрытия, все убегают, деваться некуда и жить ему осталось, получается, - чуть больше трех секунд. Он и швырнул эту гранату в яму, к пленным. Сам упал и откатился в сторону.
После взрыва Виктор возвращается и говорит:"Так как же? Бессмысленная жестокость? При свидетелях?" Мотострелки подошли, стоят вокруг, головами согласно кивают. Подтверждают, значит, версию командира. Майор на меня с Худиком взглянул, - нашел, понимаешь, у кого поддержки искать! Я просто отвернулся, а Худик руками развел, - дескать, что ж ты так обложался-то... Особист молча махнул рукой, вернулся в расположение, сел в свой джип и уехал. С тех пор о нем мы больше не слышали. А Виктора вскоре убили, - во время штурма Чамкира, за два дня до того, как "лиды" сдались.
 
 
ДИМКА
 
Наши отцы учились в одном классе центральной школы города Баку, а Димку я увидел впервые в детском саду, хотя говорят, что еще раньше наши матери, которым было тогда меньше тридцати, - да нет, пожалуй, даже двадцати пяти лет, - прогуливались вдоль большой тенистой аллеи приморского парка, толкая перед собой коляски с детьми. Аллея та называлась "еврейской", потому, что все еврейские мамы и бабушки города выгуливали свое потомство именно там, в густой тени высоких тополей и вязов. Я этого не помню, когда я подрос, асфальта на "еврейской" аллее уже не было - его содрали танковые гусеницы, а деревья вырубили.
Первое сознательное воспоминание, связанное с Димкой - это детский сад. Учились мы тоже вместе. Дружили, хотя он всегда был моей полной противоположностью, - высокий, склонный к полноте парень с широкими плечами, пронзительно-голубыми глазами и ярко выраженным темпераментом холерика. Большой любитель пошалить на уроках и позадираться, благо здоровье позволяло, со старшеклассниками на переменах. Он даже как-то раз подрабатывал на каникулах на городском рынке, и вопил "Демьянки! Купи демьянок и помидор!" - стоя за заваленным зеленью прилавком. Что являлось безусловным нонсенсом для мальчика из хорошей еврейской семьи и Диму нещадно выпорол его отец, известный в городе профессор биологии.
Демьянки? У нас в городе худосочных северных баклажан не было. Огромными иссиня-черными рыбами с засохшими хвостами громоздились на базарных лотках - демьянки.
Продавцы на рынке надевали лишь финки (спортивные штаны), презирали майки, и легкий норд, отгонявший от берега мазутные волны, трепал волосы на загорелых плечах. В котлах, напоминавших снятые с колес первые паровозы, варили кир и маслянистые пузыри тяжело вздувались на жирной поверхности. Горячую жижу зачерпывали ведрами и затем веревкой, перекинутой через натужно скрипевший блок,поднимали поближе к палящему солнцу, на плоские крыши одноэтажных домов. Там ведра лениво опрокидывались и густой кир растекался по поверхности, застывая дымящимися черными кляксами. Так бакинцы готовили крыши к сезону дождей, справедливо полагая, что лучше попотеть немного летом, нежели дрожать зимой в пропитанных сыростью комнатах. Зима в городе была, впрочем, довольно условной, - с января по март дули пронизывающие ветры и шли ливни. Снег выпадал раз в пять-шесть лет, парализуя всю жизнь в Баку, - немедленно закрывались школы, переставал ходить общественный транспорт, прекращался подвоз продуктов в магазины, отцы города в очередной раз пытались судорожно вспомнить куда же подевалась специально выписанная из Японии образцово-показательная снегоуборочная техника в количестве "одын штук", а хулиганы вдохновенно забрасывали снежками проходящих мимо девушек, выражая им таким образом свою симпатию. Температура в Баку редко опускалась ниже нуля по Цельсию, что не мешало местным модницам зимой облачаться в роскошные, до пят, дубленки, теплые сапоги и высокие меховые шапки. Начало холодного сезона устанавливалось бакинскими женщинами по таинственным, одним лишь им ведомым законам природы, причем мужчины никакого влияния на решение столь важного для жизни города вопроса не оказывали. Обеспечив дам зимней аммуницией, сами бакинцы вполне могли проходить зиму только в пиджаках - но обязательно нараспашку, чтобы был виден красный или синий пушистый шарф индийского производства. Отлавливая своих благоверных перед важными визитами, женщины заставляли их одевать (что люди подумают!) приличную, на свой, женско-бакинский взгляд, одежду. Мужчины тихо роптали, послушно поворачиваясь перед зеркалами, но спорить не решались.
Говорили в нашем городе медленно и певуче, ходили не торопясь, а если встречались с большой компанией, в которой находился хотя бы один знакомый, - рукопожатие с каждым из присутствующих было обязательной частью ритуала, причем близких друзей целовали в щеку.
Темнота, наступавшая внезапно и сразу, как бывает только на юге, набегающие на песчаный пляж бесконечным монотонным напевом мугама волны формировали наши характеры.
Когда мы подросли, начались гулянки, компании, девочки. Димка обзавелся длинноволосыми приятелями, они вместе курили анашу и девок своих имели тоже,
по-моему, всем коллективом.
Тренировки по легкой атлетике, на которые мы ходили с пятого класса, Димка постепенно забросил. Виделись мы не часто, - я был тогда гораздо моложе и мне не приходило в голову скрывать, насколько Димкины приятели меня раздражают. После нескольких стычек, общение само собой практически прервалось. Но это значения, вобщем, никакого не имело, - Димка для меня всегда оставался такой же неотъемлемой частью окружающего мира, как теплое море, на песчаных пляжах которого проходило лето или полузатонувший яхтклуб, в котором тренировались наши отцы. Или воздух - напоенный ароматами моря, зелени и солнца.
Окончив школу, я по семейной традиции поступил учиться на инженера-химика, а Димка работал на кораблестроительном заводе, сваривая металлические листы на огромных бортах нефтяных танкеров.
Виделись мы по-прежнему мало. Когда начался мятеж "лидов", Димка призвался добровольцем в действующую армию в первые же дни. "Лиды" наступали и вскоре в
армию забрали всех мужчин призывного возраста, в том числе и меня.
Два с половиной месяца беготни и недосыпа на курсе молодого бойца, ускоренная сежантская учебка - и свежеиспеченные младшие командиры, получившие по паре золотистых нашивок на погоны, отправились по частям.
Димка ввалился ко мне в палатку в первый же вечер на передовой, когда, закончив обход позиции, я сидел и напряженно думал о том, как навести во взводе порядок. Добро бы, если б старослужащие только слушаться не хотели неожиданно свалившегося им на голову сержанта, - иногда "старики" и отстреливали непонравившихся новичков, - отчасти мстя, а в основном из-за новых автоматов, которые потом перепродавали.
У нас на фронте тогда действовали три силы, - правительственная армия, то есть мы, "лиды" и бусийская группа поддержания порядка. Бусийские войска должны были, по идее, разделять нас и "лидов" и предотвращать кровопролитие, но реальность была иной. И у нас, и у "лидов" воевали в основном наспех подготовленные люди, а бусияне были профессиональными военными.
Потому они не оставались в стороне от происходящего, а активно участвовали в боях, поддерживая то нас, то мятежников, - в зависимости от того, кто больше платил.
Наши селяне исправно отвозили бусийским офицерам деньги, и полагали, что им самим теперь можно и не воевать. Воевали, в основном, ребята призвавшиеся из
столицы провинции - Баку, а жители окрестных городков и деревень предпочитали при первых же выстрелах бодро подхватывать оружие и сваливать подальше от наступающего неприятеля. Хотя война велась не в Баку, а в непосредственной близости от их домов. Но они уже заплатили и потому рисковать свыше оплаченной нормы категорически не желали. Так "лиды" у нас половину территории и захватили. Раздражало меня это все страшно, но вариантов особых не было, - солдат, как и родственников, не выбирают. Приходится тянуть лямку с теми, которые есть.
Дима мне здорово помог в самом начале службы - он пообещал выбить зубы всякому, кто криво на меня посмотрит. Сослуживцы отнеслись с пониманием к полученному предупреждению и шуток, обычных с новичками на передовой, себе не позволяли. После я втянулся, - в армии, как и в любом другом деле, главное - опыт. Словами трудно объяснить человеку, что при обстреле не стоит пытаться убежать от истошно воющих мин, а нужно лежать, забившись в укрытие и не двигаться, поскольку куда мина упадет – никому неизвестно, а если ты мечешься, то можно и на осколок нарваться. Понимание появляется с опытом, а опыт приходит со временем. Или не приходит, если тебя убивают раньше.
Мы с Димкой снова сблизились. Вскоре перевелись вместе в разведроту и на шестом месяце боев иногда даже пользовались одной зубной щеткой.
Разгильдяйство Димки меня раздражало, как и раньше. Помню, шли мы как-то вечером, меняли позицию, вдруг слышу - сзади шорох, потом смех. Резко оборачиваюсь и вижу рожу до ушей расплывшуюся в улыбке, панаму на затылок заломленную, автомат на плечах, словно коромысло лежит, - горе луковое, а не солдат. "Я, - говорит, - увидел камень, пнул. А это мина оказалась неразорвавшаяся". И смеется. Весело ему, дураку. Так бы и убил, ей-богу. Да, с другой стороны, - что толку?  Есть вещи, которые либо человек понимает без слов, либо не понимает уже никогда, как ни старайся объяснить. Димка все понимал, но только разгильдяй он был неисправимый. Хотя при всем своем раздолбайстве всегда умел выкрутиться из любой ситуации.
Однажды вечером меня вызвал комбриг. Захожу к нему, - грязный весь, утром только с "охоты" вернулся, устал,как собака, и завалился, не раздеваясь, спать. А через три часа ребята растолкали - к майору идти. Пришел, протираю глаза.
- Вот что, Миха, - говорит, а сам смеется. - Тут к нам новых ребят прислали.
Взвод. Надо бы их в разведку отправить, да чтоб покруче. Но с одним условием - если волос с головы хоть одного из них упадет, - пойдешь под трибунал.
У меня сон сразу как рукой сняло. Уставился на комбрига, понять пытаюсь, чего он несет. В какую, на хрен, разведку новичков? Да еще чтоб ни один волос не упал? А он продолжает.
- Это дети - и он назвал имена очень известных у нас людей. – Отсиживаться за папиными спинами не хотят, в бой рвутся. Герои, понимаешь. Но ведь если с ними что случится, то ты же понимаешь, кто виноват окажется? Так что, давай, придумай что-нибудь, ты же у нас умный. Займи героев недели на две. Только чтоб без членовредительства, понял?
Смотрю старательно на майорские пуговицы и отвечаю негромко.
- Есть, - отвечаю, - как же не понять. Очень, говорю, все даже понятно. Опять в дерьмо вляпался по самые уши. Спасибо.
- Ну, ты, - говорит, но в глаза не смотрит, - не огорчайся особо. Может, еще и обойдется.
Вышел я, значит, на улицу. Не огорчаюсь, но, прямо скажем, злой до чертиков. Вижу, - собрались, орлы. Восемнадцать человек, все в отутюженном камуфляже, надраенных сапогах, со значками, с проволочками в панамах (вставляли, чтобы поля изгибались, как у ковбойским шляп), с гнутыми бляхами, и как один - в черных солнечных очках. Сидят возле штаба, курят. С новенькими автоматами, гранатами обвешаны, - словом, полный набор. Меня увидели, неторопливо встали, сигареты в ладони спрятали.
- Ну, равняйсь, - говорю, - воины. К героическим свершениям - правое плечо вперед, шагом марш!
Сам ума не приложу, что с ними делать. А Димка, - тот придумал сразу: посылать героев на задания туда, где наши ребята уже заранее участок проверили и все исходили. Да еще и страховали мы незаметно, когда дети важных людей "в разведку" отправлялись. По результатам своих походов они карты составляли и представляли по команде. Мне, то есть. Мы их карты меняли на те, которые сами готовили и отсылали документы в штаб.
Так продолжалось две недели.
Потом командировочных отозвали, - и я слышал, что одного из них даже представили к награждению, за разведданные, которые Димка с Худиком собирали. А нас комбриг на неделю в отпуск отправил.
Так что выкручиваться из сложных ситуаций Димка мог, как никто другой.
За разгильдяйство свое он регулярно получал от начальства нагоняи.
Раз - поехали мы с ним в штаб - к комбригу, на очередной разнос. Наша рота
несанкционированно захватила опорный пункт "лидов" на господствующей над городом высотке и начальство теперь изображало гнев. Хотя уверен, сам комбриг, до чертиков радовался, что мы "лидов" из удобной позиции вышибли, но дисциплина штука святая... А Димка тогда на головной БМП-шке был, первым вперед рванул и теперь вот расплачивался за проявленную инициативу.
Да бог с ним, с начальством. Комбриг с Димкой дружками были еще по гражданке, это все знали, так что серьезных неприятностей не предвиделось. Получив свой нагоняй, я ждал Димку в приемной, разглядывая от скуки ободранные обои. Потом
начал просматривать бумаги на столе у ординарца комбрига.
Увидел на одной из папок номер нашей части, взял в руки, полистал. Читаю, и
глазам своим не верю - оказывается, когда мы высотку штурмовали, нас шесть танков поддерживали, причем два из них "лиды" подбили! На самом деле в атаку мы одни пошли, да и то чисто случайно, - потому, что путаница с приказом по радио получилась. Не было у нас почти никакой поддержки, - один несчастный Т-54, да БМП-шки, да грузовик с боезапасом.
А в отчете черным по белому значится - шесть танков. Удивился я сильно и хотел спросить у капитана Громова, ординарца комбрига, откуда ж такая чепуха взялась, - но тут вылетел из кабинета Димка, принялся меня тормошить и уволок из штаба. На передовой дел хватало и я вскоре забыл о странном отчете.
Вспомнил о нем через месяц, во время весеннего наступления, когда мы сожгли стоявший в капонире танк "лидов". Подошел я поближе и вижу, что "лидовская"
эмблема, дракон крылатый, облезла - краска нежароустойчивая оказалась, и на броне под ней виден номер танка. Того самого танка, который по штабным документам нас поддерживал и был подбит!
В тот же вечер я Димке все рассказал. Он сильно разволновался, заставил повторить рассказ несколько раз. Быстро собрался и отправился в штаб, говорить с комбригом. Вернулся мрачный и сказал, что комбриг потрясен, собирается начать расследование и уже при Димке звонил в военную прокуратуру. Дима замолчал и как-то странно на меня взглянул. Проснувшись ночью я увидел, что, положив подбородок на локоть, Димка пристально смотрит на меня со своей койки. Заметив, что я не сплю, он быстро закрыл глаза. Я удивился, но значения этому не придал.
Не до глупостей было или косых взглядов Димки - у него всегда настроение менялось по десять раз за день, а "лиды" наступали и бои шли уже в самом Баку. В начале следующей недели мы получили приказ устроить наблюдательный пункт около выезда из города, в разрушенной многоэтажке.
Дежурили мы по очереди, причем Димка вел себя предельно осторожно, чего раньше с ним никогда не случалось. Настолько осторожен стал, что я, не удержавшись, даже пошутил на эту тему. Он шутки не принял, огрызнулся и по-прежнему старался не подходить близко к окну, словно боясь простудиться.
Все было тихо двое суток. Вечером третьего дня Димку застрелил снайпер, сидевший через улицу от нас, под красной крышей трехэтажного дома, под черепичной крышей. Димка подошел к разбитому оконному проему и выглянул на улицу. Буквально на секунду. К тому же дул сильный ветер. Попасть так точно можно было лишь заранее установив прицел и точно зная, где находится наблюдательный пункт.
Я застрелил снайпера спустя несколько минут - или часов, не знаю, когда парень в пятнистом камуфляже на удивление беззаботно, не прячась, попытался спуститься вниз.
Сев около трупа "лида" на усыпавшую пол кирпичную крошку, я понял причину странных взглядов Димки. Понял и то, почему он так сильно осторожничал в последние три дня. Глядя из-под черепичной крыши на разрушенный город я ощущал, что в моей жизни что-то непоправимо прервалось.
Тогда я даже не подозревал о существовании выворачивающей наизнанку необходимости забыть глаза, в которых померкли отблески ушедшего от Димки солнца. Я должен вычеркнуть это из памяти. И не вспоминать - никогда, никогда.
Так же, как и то, что у снайпера в кармане я нашел карту, на которой чернильным крестиком была точно отмечена наша позиция и проведенная димкиным размашистым почерком тянулась фраза "убрать - блондина". Понятия не имею, во что он вляпался, этот несуразный Димка. Видимо, дружок Димки, комбриг приказал убрать свидетеля.
Отказаться Димка не мог. Понадеявшись на свою сноровку он надеялся переиграть снайпера и выиграть время. Ведь густые черные волосы всегда, с детства, были у меня. А блондином был он, Димка.
Произошло это все далеко на юге, в небольшом провинциальном городе с улицами,
которые укрывались знойными летними днями в узорной тени виноградных лоз. В городе, который существует теперь лишь в моей памяти и где под высоким равнодушным небом однажды в сумерках кончилась моя юность.