Израильский филиал СП Азербайджана
Марк Горин
ВГИК. КАК ЭТО БЫЛО…
Если бы молодость знала…
Из эпиграммы французского писателя и филолога-полиглота Анри Этьена
(1531-1598)
Я хочу посвятить эту небольшую работу удивительному, невероятно яркому человеку Фархаду Агамалиеву, с которым дружил свыше 40 лет; и то, что мы последнее двадцатилетие (и даже более того) жили в разных странах, этой дружбе не мешало. Более того, стали дружить уже и младшие поколения наших семей. Когда-то мы с ним вместе написали для Азербайджанского республиканского телевидения сценарий документального фильма о Сумгаите, городе нашей молодости. Его показали 1 января 70-какого-то года. С этого, по сути, все и началось…
Недавно в израильском еженедельнике «Глобус», выходящем на русском языке (что, по нынешним временам, в еврейской стране - дело естественное), я увидел воспоминания живущего сейчас в Хайфе Александра Григорьевича, Саши Безяка, писателя и кинодраматурга, о его работе во ВГИКе. Не знаю, как сегодня, но тогда, когда мы с ним познакомились «на просторах родины чудесной», практически никому не надо было объяснять, что означает эта аббревиатура. Однако для более молодого и не очень искушенного подробностями той жизни читателя, все-таки поясню, что речь идет о Всесоюзном Государственном институте кинематографии, когда-то - первой в мире киношколы, а в советские времена - уникальном, единственном в своем роде на пространстве «от Курил до Карпат» учебном заведении, где готовили к работе в кино. Учили там самым разным профессиям, необходимым в этом непростом производстве, в том числе, и сценарному ремеслу, то есть кинодраматургии. Студенческие группы – явление более чем знакомое любому, кто учился в советском ВУЗе – во ВГИКе назывались «мастерскими», набирал мастерскую и вел ее Мастер. Откуда пошла такая традиция – не знаю, но звучало красиво и не так, как у всех; студентам ВГИКа нравилось.
Так вот, воспоминания Александра Григорьевича, Саши Безяка «зацепили» меня за живое, потому, что я учился у него в мастерской, первой в его жизни, которую возглавил молодой тогда Мастер, и закончил с ней ВГИК в уже далеком 80-м. Мастера, должен вам сказать, пользовались абсолютным, непререкаемым авторитетом у своих студентов. В других ВУЗах я такого не наблюдал, хотя сам до ВГИКа окончил университет, учились младшие братья, друзья, но нигде ничего подобного не видел. Возможно, это происходило потому, что такое ремесло штангенциркулем не измеришь, и нет смысла ссылаться еще на какое-то светило: если Мастер оценил твою работу, как он считал нужным, значит (согласен ты или нет) – других оценок реальность не предполагает, и спорить тут, собственно, не о чем. Почему же я позволяю себе называть своего Мастера Сашей, что, вероятно, внешне отдает не очень приличным панибратством? Дело, конечно, не только в том, что в нашем возрасте, тем более, в Израиле и не такое возможно… Впрочем, об этом ниже.
В общем, воспоминания Безяка о ВГИКе заставили и меня вспомнить какие-то моменты из той жизни, серьезные и не очень. А тут еще коллега – гл. редактор «Глобуса» Сережа Подражанский пристыдил – как-то после того, что я рассказал ему одну из баек о ВГИКе, он заметил: ты – преступник, ведь кроме тебя этого уже никто не помнит; напиши…
Так что, не судите строго.
…И зачем мне был этот ВГИК?
И в самом деле, зачем? Написав преамбулу к этому тексту, я крепко задумался: а надо ли здесь говорить о том, как я вообще оказался во ВГИКе? И понял, что, наверное, все-таки, надо. Разумеется, не из тщеславия, хвастать особо нечем: закончив ВГИК, я практически ничего мало-мальски заметного в кино не сделал, несколько документальных и научно-популярных кино- и телесюжетов не в счет, они есть в биографиях очень многих журналистов и для их написания вовсе необязательно было заканчивать ВГИК. Я всегда любил журналистику, ничем другим заниматься никогда не хотел и до сих пор не хочу. Зачем же мне понадобилось еще одно высшее образование? Об этом, решил я, стоит написать скорее в назидание, чтобы стало понятно, как может в жизни и судьбе молодого человека отразиться некий совершенно необязательный вывих, как может поманить и повести за собой карнавально-яркий, загадочно-обманчивый и, одновременно, удивительно прекрасный свет случайно увиденных обворожительно-красивых звезд. В прямом и переносном смысле…
Я родился в Баку или Знак судьбы
Чтоб было понятней, как же все это так причудливо сложилось, мне придется здесь сказать несколько слов о себе; впрочем, для мемуарного жанра в этом ничего плохого, кажется, нет. Я родился в Баку, и всегда говорил и говорю об этом с удовольствием и гордостью. Хотя семья наша никакого исторического отношения к этому, совершенно замечательному городу, не имела – ее корни остались в пространстве между Бессарабией и Одессой, и, если бы не война, то, скорее всего, я был бы одесситом, что тоже не плохо. Однако все сложилось, как сложилось, но свободный южно-приморский характер все равно проклюнулся.
Мой папа закончил одесский матфак аккурат в конце второй декады июня 41 года, ушел вместе с друзьями добровольцем в первые же дни войны, начинал ее командиром батареи ПВО под Тулой, а закончил в частях, штурмовавших Кенигсберг. После войны хотел вернуться в науку, но не отпустили, к тому времени он уже стал одним из первых советских локаторщиков, отечественных локаторов еще толком и не было, осваивали английские, но локаторщики уже были. Офицеров с высшим техническим, а тем более – университетским, физматовским образованием тоже было очень мало. В общем папе снять погоны не дали, и его часть мотало по западным окраинам страны, мама, истосковавшись за войну, как и многие жены офицеров, разделяла его гарнизонную участь, новый, 1948-й собирались встречать в белорусском Гомеле. Но тут, в точности, как пелось в популярной тогда песне: «Артиллеристы, Сталин дал приказ!» из еще более популярного фильма «В шесть часов вечера после войны», полк, где папа служил заместителем командира по радиолокации, перевели в Баку. До моего появления на свет оставалось месяца четыре. Что и произошло, как рассказывала мама, в роддоме на Кировском поселке города Баку. Так я навсегда стал бакинцем. А полк папин стоял в военном городке на станции Насосная, это – сразу за Сумгаитом, если ехать из Баку вдоль моря.
Военный городок - есть военный городок. Впервые, к своему огромному удивлению, увидел мужчин в гражданском, когда меня года в четыре родители взяли с собой в Баку в выходной день. Атак – воспоминания детства: песок, море… Кино было по субботам, за офицерскими домами стоял натянутый экран, перед ним – десяток вбитых в землю белых скамеек для солдат. Офицерские семьи шли со своими табуретками. Кино показывали про войну, разговоры взрослых были про войну, дети играли в войну…
Женщины-азербайджанки в больших цветистых платках по утрам приносили мацони, лившееся их трехлитровых бутылей в подставленные банки тяжелыми белыми жирными кусками, и живую рыбу, которая билась на тарелке железного безмена – ржавых тяжелых весов. Они говорили маме «Баджи…» («сестра», поясню для русскоязычных глаз), а меня ласково называли «оглум» («сынок», если я правильно понимал).
Мне оставалось до первого класса всего ничего, когда папу опять перевели, на сей раз – на Украину преподавать радиолокацию на военной кафедре Донецкого политехнического института, огромного учебного заведения – основной базы подготовки советских горных инженеров. Я пошел там в школу, потом в университет, на исторический факультет, поскольку журфака в молодом ВУЗе не было. Но я уже в старших классах «заболел» журналистикой. Вероятно, сказалось мамино влияние: живя в Азербайджане, она печаталась, и, видимо, не без успеха в большой газете «На страже», которую издавал Бакинский округ ПВО, расквартированный в республике. Я же начал писать для газет еще школьником и к концу университета имел многие десятки публикаций от информационных заметок в несколько строк до подвальных репортажей и очерков в областной и республиканской печати. Однако было понятно, что в штат газеты меня с мом носом не возьмут – свирепый советский антисемитизм в тех краях отличался тогда особо махровыми оттенками. А ехать по распределению учителем я не хотел. Что было делать? И я написал полтора десятка писем в редакции газет, так называемых, «молодых городов» от крайнего Севера до крайнего Юга с одним и тем же содержанием: «… молод, холост, полон энтузиазма, готов на любую работу в печати». К таким городам тогда относился и Сумгаит. Конечно, это «советская романтика», о которой сегодня смешно вспоминать, но что-то для молодого человека, согласитесь, в этом было.
Ответы приходили такие: «Напомните о себе через год…», «Напишите в сектор печати обкома партии»… И только из Сумгаита написали по-человечески (помню эту телеграмму дословно, будто вчера получил): «Чтобы практически говорить о вашей возможности работать в нашей газете, вам надо приехать, чтобы мы могли познакомиться с вашими способностями, а вы – с нашим коллективом и городом. С уважением…». Я, хотя и рос в достаточно традиционной еврейской семье, религиозным человеком не стал, но всегда верил в судьбу и знаки, которые она посылает. И то, что именно из тех мест, где я родился, пришел ответ, не исключавший положительного решения, мне таким символическим сигналом и показалось – вдруг получится, что «где родился, там и пригодился»?
Было и еще одно обстоятельство, определившее мой выбор. Хотя бакинский период жизни нашей семьи всегда вспоминался по-доброму, но казался случайным и завершенным. Однако в маме навсегда осталась любовь к этому городу, где она была молода и счастлива, пробовала себя в журналистике, и который чем-то, видимо, настроением, солнцем и морем, был похож на Одессу ее юности.
Короче говоря, одел я старую папину военную рубашку, модные тогда «джинсы» из парусины, подпоясанные широким офицерским ремнем, и уехал «в белый свет, как в копеечку», где меня, вроде бы, никто не ждал, а оказалось, что ждала целая жизнь.
Я, конечно, еще не знал прекрасную поговорку «Кто голову кутума ел, все равно вернется в Баку.» Но, видимо, она уже делала свое таинственное и мудрое дело (кутум, кто не знает, замечательная рыба, которая больше нигде не водится). Я второй раз ехал в этот волшебный (во всяком случае, для меня) город: первый раз - еще внутри мамы, чтобы родиться там физиологически, а второй – чтобы стать взрослым человеком, журналистом…
Прошу прощения за некоторые длинноты, но мне показалось, что следует объяснить читателю, как я вообще оказался в тех краях.
Первые шаги в неизвестное
«Мои университеты»… Город принял доброжелательно, но строго. Три месяца спал на редакционных подшивках и был счастлив, когда, наконец, зачислили в штат и выплатили первую зарплату. Удивление полным отсутствием антисемитизма быстро прошло – хочешь и умеешь работать - давай, работай, люди оценят; сколько же можно восторгаться нормальным! Да и не до того было: место под горячим азербайджанским солнцем, которое может обогреть, а может и сжечь дурака, требовало работы, работы и работы.
В общем, я достаточно рано – 23-х лет, проработав всего год в штате и будучи совершенно гуманитарным человеком, стал заведующим отделом промышленности в городской газете, - так в тот момент сложились дела в редакции. Сумгаит, при своих сравнительно небольших масштабах, уже тогда был очень известным промышленным центром Азербайджана, распложенным, скажу для тех, кто не знает, в получасе автобусом от Баку (практически – город-спутник столицы), у самого синего моря. Больше 20 заводов, из них треть – гиганты (во всяком случае, по тем временам), так что было чем заниматься. В общем, постигал журналистику, о которой мечтал: робость начинающего прошла, я делал в любимом ремесле все новые шаги, стремясь тверже встать на ноги, присматривался уже и к республиканским меркам. Тяжелая, но необходимая оговорка: печальные и подлинно трагические события, связанные с названием этого города, произошли почти через 15 лет после тех времен, о которых идет разговор, и почти через 10 лет после того, как я уехал оттуда в Москву. Я не был свидетелем тех страшных событий, подробности случившегося знаю опосредовано, со слов других людей; я доверяю их тягостным впечатлениям, но все равно писать об этом не хочу, тем более, здесь и сейчас. Твердо и честно скажу одно: тогда этого ничто не предвещало.
К тому же, писать собирался о другом, так что вернусь к теме. Разумеется, ни о каком ВГИКе я тогда, в начале 70-х, не думал, к кино относился как рядовой зритель. Ну, может, чуть более любознательный, чем среднестатистический потребитель, но я ко многому относился с повышенным любопытством, - характер такой, работа такая. Однако его величество случай уже поджидал за соседним углом.
В наш город приезжал по семейным обстоятельствам очень известный советский кинодраматург, он когда-то работал в нашей же редакции и иногда заходил туда. Мы познакомились, рассказы мэтра об удивительной жизни московского киношно-редакционного мира производили впечатление на молодого провинциального журналиста, будоражили кровь и воображение. Я не называю фамилии этого очень талантливого и широко известного писателя и сценариста, поскольку не знаю, хочет ли он фигурировать в моих воспоминаниях.
Нас было трое друзей: я, Фима Абрамов, ныне - состоявшийся сценарист и режиссер (живет в израильском городе Ашдоде) и Фархад Агамалиев, увы, не так давно ушедший от нас невероятно талантливый человек: успешный драматург, писатель-прозаик, дипломат… А еще – одаренный журналист, художник не без способностей, певец с хорошим голосом, работавший на профессиональной эстраде, спортсмен, знавший заметные успехи на ринге… Немногих Б-г наделяет столь щедро, но и спрашивает с таких счастливчиков строго за предоставленные авансы.
Друзья мои, еще не имевшие высшего образования, трудились тогда рабочими на каких-то сумгаитских заводах и мечтали о другой жизни. И тут меня призвали в ряды советской армии. Произошло это неожиданно и в довольно позднем для призыва возрасте, мне уже было лет 25. Как заведующего отделом городской газеты меня местное начальство долго не отпускало «в ряды», но что-то там не сложилось, и все-таки военкомат меня упек. Служил я год как имеющий высшее образование, но за этот год… оба моих вышеупомянутых друга умудрились поступить во ВГИК. Фима Абрамов на режиссерский (понятно, стационар), в мастерскую, которую набирали Игорь Таланкин и Георгий Данелия, - более чем звучные в советском кино имена, а Фархад на сценарный заочный, в мастерскую Юнаковского (за давностью лет, имя-отчество стерлось из памяти).
Ехал я из армии в Азербайджан через Москву, зашел к Фимке во ВГИК, повидаться. И он, после очередного глотка, категорически сказал: «Старик, ты должен учиться во ВГИКе. У заочников творческих ВУЗов сессия – два месяца. Два месяца в Москве за государственный счет! А какое кино здесь показывают!.. А какие девчонки на актерском факультете!.. Ты представляешь? В общем, Фархад тебе дома подробности расскажет, а я тебя летом жду здесь, на вступительных экзаменах. И ничего не говори…» Я и не говорил.
Молодость – хорошее дело, жалко только быстро проходит. В молодости все не страшно, все кажется достижимым, ничего не жаль… Ошибки? Только опыт, а не повод для сожалений… Вскоре мы с Фархадом написали для республиканского телевидения документальный сценарий о Сумгаите, фильм вышел. Сегодня, я считаю, что это было плохое кино. Но кто тогда об этом думал? Да и кто бы об этом думал на нашем месте? Три части (единица времени в кино – 8-10 минут), очень прилично для дебютантов! Поставленный сценарий! Более чем пристойный гонорар за фильм, на который просто грех не поехать в Москву на вступительные экзамены во ВГИК… Тем более, что (опять судьба!) именно в тот год набирали, а это происходило лишь раз в пять лет, мастерскую документального сценария. Фархад (а он уже заканчивал первый курс, представляете, какой авторитет!) сказал просто: «Нарежь свои очерки, плюс – наш сценарий, и для творческого конкурса на документальное отделение за глаза хватит. Не теряй времени!».