Мурад Ибрагимбеков
КАК ЛЕНИН ЗАКРЫВАЛ ДВЕРИ В СИНАГОГЕ
Рассказ

 
Когда он появился на свет, папа с мамой назвали его Ленин. Звучало не вполне привычно, да и в семье никого так сроду не звали, но отец новорожденного пребывал в твердом убеждении, что в будущем имя это пойдет ребенку на пользу. К тому же имел место резон о собственной его, отца, партийной карьере. Так в свидетельстве о рождении и записали – Ленин Мамедов. Имя как имя, со временем привыкли. Рос Ленин ребенком крепеньким, не по годам физически развитым, а с возрастом сделался нрава своенравного и в чем-то диким. Отличался среди сверстников своих удальством и лихостью, с того самого момента, как ходить начал.
В те недалёкие от нас времена у всех мальчишек в квартале рогатки в почете были. Каждый по-своему свою рогатку сточить норовил, на то много способов имелось. Рогатка – вещь не простая. Известно было много способов, как рогатку сделать. У каждого на улице на то свой взгляд был.
Одни тетиву из резинок-венгерок крутили, другие из медицинских эластиков, кто-то из арматуры металлической остов предпочитал, а некоторые из обычной деревяшки мастерили.
Ленин же для своей рогатки тетиву из осетровой хорды высушенной сварганил, по древней технологии сладил, как в старину тетивы для боевых луков делали (правда то или вымысел, не скажу, однако в учёных книгах о подобном информация имеется). А для остова рогатки гибкий корень дерева тутового раздобыл, и в растворе солёном его терпеливо вымачивал. Чудо, а не рогатка у мальчика получилась. А помимо рогатки знатной обнаружилась в пареньке меткость неслыханная. Сорванцы из рогаток своих пуляют да пуляют, а Ленин всегда впереди всех. Никто столько стекол оконных и ламп фонарных в округе не раскурочил, сколько Ленин. Как не стрельнёт, так сразу звон веселый да осколочков стеклянных россыпь, а в каждом осколочке мир ленинский отражается – родной город южный, ароматом эвкалипта, нефтепромыслов и многим еще чем наполненный. Очень по душе было маленькому Ленину в этом самом мире шебутным быть. К учебе же Ленин не проявлял должного для мальчика с таким многообещающим именем прилежания и учился из рук вон плохо.
А потом совершил Ленин ошибку, чуть не ставшую роковой, стрельнул он однажды, не подумав, из своей рогатки чудной в городской комитет коммунистической партии, в горком сокращенно. Дело не шуточное, не просто фонарь уличный расфигачил, а стекло оконное в партийном доме. Тут его, голубка, и словили. Словить-то словили, привели под белы рученьки с понурой головой вместе с родителями в отделение милиции, а делать-то что?
Не возгласишь же прилюдно, что Ленин в горкоме стекла бьет – засмеют. Какое-то политическое непотребство выходит, блядство, можно сказать, а не идеалы марксизма-ленинизма. Не знали, одним словом, как с Лениным поступить. И тогда один большой начальник, ответственности не избегая, за всех решил. Положил он отечески ладонь на голову сорванца и внушительно произнес: «Не балуй больше, маленький Ленин, ступай». Рогатку же ленинскую с осетровой хордой и корнем тутовым у себя оставил, на память или еще для чего, не скажу.
В тот раз пронесло. После, имя волшебное мальчика еще пару раз выручало, профилактическими беседами дело ограничивалось, но не могло же подобное до бесконечности длиться.
Мамедовых в городе много, а Ленин один. Как милицейский протокол составлять? Не напишешь ведь, к примеру, в официальной бумаге, Ленин курил анашу, или Ленин принес в школу нож, или Ленин угнал автомобиль. Ну никак не может Ленин автомобили угонять или старшеклассникам ножиком грозить, пусть даже за дело. Все равно непорядок идеологический. Для властей имя это обузой стало.
И тогда отца Ленина вызвали в самое главное партийное учреждение, что возле памятника одноименного, и по той самой партийной линии настоятельно порекомендовали имя ребенку сменить. Упирали на его, отца, партийную сознательность и грозили неприятностями на службе, а то по городу уже стали гулять политически вредные анекдоты на тему о реинкарнации вождя мирового пролетариата.
Не мог ленинский отец против партии идти, да и не хотел.
И лишили мальчика имени и нарекли по-иному, не так, как с рождения заведено было.
Маму Ленина это даже обрадовало, она с самого начала не хотела называть сына Ленином, а мечтала назвать его в честь дедушки. И со второго раза это ей удалось. Записали парня в документах повторно Мамедом и метрики новые выправили. Стал он Мамедом Мамедовым, но кликуха Ленин на всю жизнь за ним закрепилась. Ленин-Мамед зваться стал. В тот непростой период жизни мальчик талант особый в себе и обнаружил. Можно сказать, одарённость свою осознал.
Дело было так. Сидели как-то раз ребята соседские на пустыре, в кружке своем молодежном. В легком сизом дымке от папиросы вечерок коротали за неспешной беседой, как между добрыми знакомыми водится. И спросили Ленина наперсники по уличным делам и забавам, юноши, уже жизнь повидавшие и возрастом годков на пять Ленина постарше, не хочет ли Ленин вместо рогатки детской из настоящей волыны популять.
– Хочу, – с хитрым прищуром ответил Ленин.
И дали ему те ребята на пробу ТТ. Тут-то талант его и раскрылся в полном объёме. Пулял Ленин – любо-дорого поглядеть. Будто и не стреляет, а просто пальцем куда хочет тычет, а пуля туда сама дорогу находит. С первого раза, как ствол в руку взял, так за ним это и повелось.
Записался Ленин в кружок по стрельбе во Дворце пионеров. Стал он тир посещать, призвание свое нашел.
Впервые за всю его жизнь мальчика в школе хвалить стали. Да как!
Гордостью школы Ленин сделался. А завуч, учитель по истории, человек строгий и бескомпромиссный, на педсовете так и заявил, вот как изначальное имя в Мамедике нашем проявилось, может, и не надо было мальчика переименовывать! Но с этим уже ничего к тому времени поделать нельзя было.
На всех районных и городских соревнованиях побеждал Ленин-Мамед. По всем раскладам вскоре нешуточным спортсменом должен был стать, в том тренер во Дворце пионеров на все сто процентов убежден был.
И вот пришло время на большие соревнования ехать, честь страны защищать, и не куда-нибудь, а за границу. Включили Ленина-Мамеда в список молодых спортсменов на кратковременный выезд за пределы родины. Пришли юные спортсмены, как заведено было, разрешение на выезд из страны получать в специальную комиссию, и Ленин среди них.
Под мраморным бюстом Ленина сидела та комиссия партийная и решала, кому можно за границу ехать, а кому – шиш. Люди ведь разные бывают, случалось, кого и не пускали. Но тут дело ясное было. Одна формальность. Дети, как-никак. Кому от Ленина-Мамеда за границей вред мог быть? Наоборот, если подумать, стране и обществу одна польза. Но затесался в ту самую выездную комиссию молодежный активист по имени Фазиль. Фазиком его все звали. В одной школе с Лениным учился, на три года старше. С детства ничем особо не выделялся, кроме как общественным рвением и комсомольской активностью, временами попросту непристойной. И решил тот самый Фазик, юноша подлый и карьерно чуткий, проявить принципиальность, или, как в те времена говорили, бдительность. Вроде всё своим чередом шло, и уже с отъездом всё на мази было, как вдруг в работу комиссии этот самый Фазик и встрял, вопросил с пафосом неуместным:
– Разве можно человека, который имя свое высокое однажды не оправдал и переименован был, за границу выпускать?
Никем в том собрании не был, так, на побегушках, первые шаги по партийной линии делал, а вот поди ж, подгадил. Не пустили молодого стрелка в Болгарию. А ведь так хотел Ленин заграницу повидать.
С детства Ленин-Мамед несправедливость не терпел. И в этот раз терпеть не стал.
– Если вы меня, по навету подлому, стрелять на соревнованиях юных снайперов в болгарский город Варна не допускаете, то и в тир ваш ходить больше не стану, другим путем пойду, – сказал Ленин.
В тот же день из секции спортивной во Дворце пионеров навсегда выписался и пошел другим путем. А почему б не сходить? Разве мало в городе южном мест неприметных, где пострелять можно?
Из стволов разнообразных, отечественных и зарубежных, из макарова, ТТ, маузера, беретты и парабеллума пулял. С двух рук умел в цель попасть, и с движения также, не целясь, без промаха бил. На спор, под заклад или на просто так чудеса меткости показывал. Все диву давались.
А Фазика того, злокозненного, Ленин не забыл. Повстречал как-то раз на улице, тормознул и разъяснил доходчиво и иронично, о присущей комсомольцам, и Фазику в особенности, склонности к содомии и прочим анальным утехам. Терминов подобных, медицинских, не употреблял Ленин, да и не знал, но смысл текста неполиткорректного всем очевидцам той беседы понятен был.
Закручинился Фазик, а возразить не посмел, это ж не на собраниях выступать, тут душок требуется. Принял текст ленинский без возражений, сглотнул, и ушел, понурившись. Сглотнул-то сглотнул, но обиду на Ленина затаил на долгие годы.
Годы шли. Жил в том городе торговый человек по имени Йося Бехер, о нем и надо рассказать.
Вначале Йося был персонажем неприметным, мелким бизнесом промышлял. Пакетами целлофановыми приторговывал на углу возле городского банка. Выменивал он те пакеты в порту у моряков, что в загранплаванья ходят. Многое из того, чего в стране нехватка была, у моряков тех имелось: резинка жевательная, очки солнцезащитные, зажигалки, всего и не перечислишь, да мало ли чего за кордоном раздобыть можно. А Йося у них исключительно пакеты брал, специализация у него такая была. И ведь угадал Йося с бизнесом. Пакеты все иметь хотели, потому что человек, который с фирменным пакетом по городу разгуливает, совсем другой вид имеет. Пакет, вроде, вещь одноразовая, повседневная, но из-за этой самой своей повседневности пешеходу совсем иное качество придает. Как будто человек недавно из за границы приехал и случайно из дома вместо авоськи пакет захватил, по рассеянности. Толкал Йося пакеты, на которых задница с надписью Wrangler изображена, по пять рублей, а за те, на которых красный гоночный автомобиль, ему и все семь рублей отстёгивали. На том Йося и поднялся. Завел Йося со временем универмаг, конечно, неофициально, официально при советской власти универмаг завести было никак невозможно, даже и помыслить о таком нельзя было.
Но при социализме в каждом магазине и ресторане свой директор, советской властью назначенный, имелся. Директор и был настоящим хозяином. Все про то знали, но виду не подавали, просто говорили меж собой, это лавка Йоси, к примеру. И у каждого директора в кабинете обязательно бюст Ленина стоял, и у Йоси такой имелся, на самом видном месте красовался.
Ленин-Мамед к тому времени тоже определенной величины достиг, был он человеком в определенных кругах уважаемым. Если споры какие-то или недопонимание промеж торгового люда возникали, к нему за советом обращались, рассудить просили, что Ленин-Мамед всегда и делал по совести. Конечно, если в тот момент его на воле застать могли, а такое не всегда случалось.
Пару раз Ленин-Мамед с Йосей пересекались, но не по делам, а так, случайно в одной компании оказывались, шапочно знакомы были.
Йося рассказчиком хорошим был, много баек забавных знал, а если и привирал иногда, то исключительно для поддержания интриги, а не из личной корысти. Байки его по всему городу расходились, что впоследствии его к беде и привело.
Зашел раз за одним столом разговор о женщинах. Каждый своё суждение и мнение высказал. А Йося помолчал, помолчал, а потом спросил с нескрываемым превосходством:
– А кто из вас хоть раз в жизни за писающую женщину пятьдесят рублей отваливал? А?
Пауза наступила, никто из присутствующих не знал, что ответить Йосе.
Только один робко спросил:
– Это как?
– А вот так, – гордо ответил Йося и самодовольно рассказал, как вез он три дня назад девушку на ужин в загородный ресторан у моря, и захотелось ей в туалет, так сильно, что ясно стало, что сухой ей до кабака никак не добраться.
– Что делать? Я машину на обочине остановил и сказал, ссы, Сусанночка моя ненаглядная. И как только она присела, в тот же миг менты подъехали, вот такое совпадение. Ну что ж тут поделать, не протокол же им, служивым, составлять за нарушение общественного порядка, пришлось договариваться, целых пятьдесят рублей отстегнул.
Рассказал Йося случай этот, как он умел, с юмором и самоиронией ему присущей, в лицах изображал и ментов алчных, и Сусанночку, нужду стыдливо справляющую. Так складно изложил, что все с хохоту покатывались.
Весь город потом этот казус обсуждал, констатировало население окончательное падение нравов в правоохранительных органах, если теперь уже и за такое бабки слупить норовят.
Смех смехом, а Йосе тот анекдот дорожный боком вышел. Привлек он к себе внимание ненужное, начальство высокое вопросом задалось, это что же такой за работник советской торговли выискался, что за писающую тёлку на дороге такие деньги шутя отдает. Пришли в универмаг к Йосе с проверкой, да с не одной нагрянули, а сразу с несколькими приперлись. Но Йося – калач тертый, его так просто не прижмешь, сколько проверяющие не вынюхивали – никаких нарушений найти не могли. Все чин чинарем, по всей, что ни на есть, социалистической законности и правилам советской торговли. Весь товар, который в магазине имеется, учтен, переучтен, кассовый аппарат как часы тикает – чеки выдает, ни одного таракана на весь объект, все продавцы в комсомоле состоят, лозунги идеологические на стенах в нужном количестве развешаны, ленинский бюст в кабинете директора на своем месте красуется – не к чему придраться. Хотели проверяющие уже, как водится, взять за труды немного и откланяться, да тут в дело Фазик встрял. К тому времени, как дело происходило, Фазик, тот самый, что Ленину-Мамеду в юности поднагадил, вверх проскользнул по партийной линии, и в подобных инспекциях заметную роль играл. Вроде бы уж закончили проверять, и Йося уж выдохнуть хотел облегченно, предложить проверяющим перекусить на дорожку, да не тут-то было. Осенило Фазика или стукнул кто, неизвестно, да только встал Фазик перед бюстом ленинским, посмотрел пристально на лик гипсовый и произнес с расстановкой:
– А давайте, товарищи, Ленина этого обыщем.
И обыскали вождя изнутри. А бюст-то не простой, полый, а внутри монеты золотые и валюта. Йося, хитроумный, в бюсте ленинском сбережения свои хранил. Тут-то Йося Бехер и попал. Незаконное хранение валюты, ну и далее по списку …
Вину свою Йося на следствии не признал, от клада найденного открещивался, как мог, на суде скором принципиально все отрицал, но срок получил.
К Ленину-Мамеду событие это касательства не имело, и потому в происходящее он особо не вникал, слыхал, конечно. О Ленине йосином в городе много говорили, да что с того Ленину-Мамеду? Очередной курьез с торговым человеком приключился и только, умней прятать надо было.
Жил поживал Ленин-Мамед своей жизнью после очередной отсидки, на рожон без надобности не лез, на кусок хлеба хватало, и ладно.
Поехал как-то раз он в загородный ресторан ужинать и девушку с собой прихватил за компанию, чтобы её покормить. Дорога не близкая, захотела девушка по малой нужде нестерпимо. Остановил Ленин-Мамед машину на обочине пустынной и галантно в сторону отвернулся, чтобы спутнице своей не мешать. Подумал еще, только бы менты не нарисовались, лишняя головная боль ни к чему. Сделала девушка свои дела благополучно и чинно в машину вернулась. Тут бы и дальше ехать, да Ленину-Мамеду самому захотелось. И надо ж такому случиться, только он отливать начал, тут милицейский патруль и подъехал.
И ведь не виноват был Ленин-Мамед, дорога не людная, кому от того, что он нужду справил, вред, а ведь начали патрульные протокол составлять, в отделение отвезти грозились. Увещевал их Ленин-Мамед по добру, а все без толку. Никогда Ленин-Мамед несправедливости не терпел, и в этот раз не стал, вскипел. Так осерчал из-за всей этой ситуации нелепой, что уговоры свои и доводы разумные в сторону отставил, снял с бардачка автомобильного волыну свою и тех двух ментов на дороге ограбил.
Стволы их себе забрал, а ключи от их машины служебной далеко в степь закинул, чтоб искали.
Хлопнул дверью и уехал. Да только не удалось ему далеко отъехать. У патрульных тех с собой рация была, на пост сообщили. Повязали Ленина-Мамеда. А ведь такой вечер хороший намечался.
Дали на суде не по полной, не хотели те менты светить, что оружие у них Ленин-Мамед забрал, такое не приветствуется, промолчали. Вменили хулиганство и неподчинение, вообще-то ненадолго заперли, за такое могло и хуже быть, учитывая рецидив подсудимого.
Там, в тюрьме, Ленин-Мамед с Йосей и сошлись. Люди вроде и разные, Йося был не робкого десятка, но человеком торговым, а Ленин был не из робкого десятка вдвойне, но человеком торговым не был, отнюдь, коммерцией себя никогда не утруждал, забирал сам, бесхитростно, то, что надо для пропитания. Но было в них двоих что-то общее. Сдружились.
Шло время.
Так судьба распорядилась, что на свободу в один год вышли.
Йося первым, а Ленин-Мамед следом, через полгода, по амнистии освободился.
Вроде и не первая отсидка у Ленина-Мамеда была, а в этот раз он не сразу к воле привыкать начал. Что-то на воле не так сделалось, поменялось, а что, разобрать Ленин не мог. Семьи у него не было, мать с отцом давно умерли, а обычный круг общения за годы, пока Ленин срок тянул, исчез вовсе. И особой нужды в таких людях, как он, не наблюдалось, прошла нужда в таких, как Ленин-Мамед – шебутных. Люди другими стали, а какими, он и сам сказать не мог.
По закону Ленин-Мамед на работу устроиться должен был и специальную справку о трудоустройстве иметь. Дело не сложное, всегда такой документ выправить можно было, а сейчас не так оказалось. Никто помочь не хотел, власть менялась, а на какую и как, никто не знал. Ждали.
А трудоустройство Ленину в то время позарез нужно было. За то время, пока он в тюрьме был, те два мента, у которых Ленин стволы отобрал, в начальство выбились. И затаилась в них на Ленина злоба, и не могли они её в себе притушить, потому что случай тот позорный промеж прочих ментов известен стал, и коллеги их уважать перестали.
И стали те двое Ленина терзать всякими проверками и не давали ему жить на воле по-людски. Два раза задерживали без составления протокола, а на самый Новый год в участке заперли. Предъявляли отсутствие прописки, а значит, и жилья городского. Хотя знали прекрасно, что живёт Ленин, хоть и без прописки, в коммуналке на углу Чапаева, где всегда и жил, где детство его прошло. А прописку городскую не ставили, потому что Ленин безработным был, а без работы был, потому что устроиться не мог, ну да я об этом уже рассказывал. Несладко Ленину приходилось.
В конце концов, при встрече он даже к своему дальнему родственнику мулле невзначай обратился, может, он, Ленин, при мечети числиться будет, на месте сторожа или кочегара? Отказал мулла, хоть и в дальнем родстве с Лениным состоял.
– Не могу, дорогой Ленин, время сейчас не простое, неизвестно, куда вывезет, в стране реформы идут, и как все обернется, никто не знает. Могу предложить тебе иногда на разговение приходить, по праздникам, поесть. А на работу взять, даже формально, для справки, не возьму.
– Ну нет, так нет, – вежливо сказал Ленин.
Вот так и вышло, что Ленин-Мамед не при делах оказался, а Йося, наоборот, сразу в вольную жизнь нырнул, так как во многих городских объектах долю свою еще до отсидки имел.
Но не был Йося счастлив на воле, не радовался жизни, как мог бы, терзало Йосю несбыточное желание. Хотел Йося мир повидать.
Как-то раз Йося Ленина навестил.
И упомянул вскользь о лоере, слово для Ленина незнакомое было, но Йося его значение подробно растолковал. Лоером за границей адвокат называется. По Йосиным словам выходило, что бывают такие лоеры, которые человека от всякого обвинения отмазать могут, надо только такого лоера найти. И вроде за границей такой лоер у Йоси уже имеется.
Для Ленина в этом секрета не было, он пару таких адвокатов лично знал, обходились они очень дорого, потому что вместе с адвокатом надо было судье и другим судейским щедро платить.
Но Йося говорил о другом, он этот разговор не случайно начал, и к Ленину на огонек не просто так заглянул. Свинтить Йося из страны мечтал. А сделать это Йосе никак невозможно было, с судимостью из страны ни под каким видом не выпускали, закон такой был.
И как-то Йосю осенило, что если он приобретет билет на внутренние авиалинии и полетит в самолете в качестве пассажира, не пересекая государственных границ, в другой город, а самолет этот вдруг, вместе с пассажирами, кто-то возьмет и угонит за границу, то Йося возьмет и там за границей останется, вместе с деньгами. А потом наймет Йося лоера и этого угонщика на суде отмажет.
Йося Ленину предложение сделал, потому как знал, что Ленину доверять можно и что Ленин с таким делом справится. В детали плана Йося Ленина не посвящал, принципиальное согласие получить хотел. Подумал Ленин и спросил, а сумеет твой хвалёный лоер меня обратно на родину вернуть после угона. Удивился Йося вопросу товарища, но ответил честно.
– Вернуться ты, Ленин, при желании и без лоера сумеешь, но только на пожизненное, и то, если повезет.
Не захотел Ленин переезжать, отказался от той работы. Сказал, что для него и на родине, вне свободного мира, свободы предостаточно. И ведь вправду, Ленин везде свободен был.
Вскоре Йося дело Ленину и без угона нашел. А случилось это так. Зашел как-то раз промеж Йосиных друзей разговор о том, кто будет новым шабес-гоем в городской синагоге. Прежний шабес-гой в другой город переехал, и вакансия эта освободилась.
У евреев так заведено издревле, что после молитвы пятничной, шабат тот день называется, делать ничего руками нельзя. Традиция такая, никакими механизмами до субботнего вечера пользоваться не дозволяется вообще. Можно только книжки читать, да и те на религиозные темы, а детективы нельзя. Потому евреи среди своих в синагоге одного человека не еврейской веры держат. Он-то, когда все молиться закончат и по домам разойдутся, всё нужное в синагоге и сделает. Свет выключит, отопление отрегулирует и двери в синагоге закроет. Потому что и двери закрывать евреям в шабат нельзя, ведь дверь с петлями тоже механизм, а уж замок с ключом и подавно. Это и есть редкая профессия – шабес-гой.
Йося к этому никогда особого отношения не имел, человеком он был не религиозным и синагогу посещал не часто, от случая к случая, скорее по делам коммерческим и общения ради, чем для молитвы и других клерикальных таинств. Хотя общине Йося всегда, чем мог, помогал, а мог помочь он только деньгами, на то он всегда не скупился.
Многие из евреев своего человека на шабес-гоя предлагали. Вначале Йося в дискуссию не вступал, был от всех этих синагогных дел и интриг далек, а потом подумал, а чем не работа для Ленина-Мамеда. И кандидатуру другана своего на должность выдвинул. А синагогальные люди ни в какую не хотят Ленина-Мамеда на работу брать, у каждого своя кандидатура на примете. Должность-то завидная. Тут уж у Йоси соображения престижа взыграли. Неужели у него авторитета нету достаточного, чтобы хоть один раз в синагоге родной своё решение провести? Впрягся он в дискуссию не по-детски.
– Дайте должность Ленину! – вскричал Йося. – А не то не дам я денег на хануку.
А ханука, праздник такой еврейский, уже на подходе был.
– Но, Йося, если ты не дашь денег, дети останутся без ханукальных конфет, и на остальное тоже может не хватить, – возопили прижимистые в большинстве своем прихожане.
– Дети получат конфеты, – стоял на своем Йося. – А Ленин должность!
Спорили, спорили и решили собеседование провести. Пошел Йося за Лениным-Мамедом. Нашел того в чайхане, возле мечети, сидит Ленин один, чай пьет, грустит.
– Так и так, – говорит Йося, – работа для тебя есть.
Обрадовался Ленин-Мамед.
– Работа мне сейчас позарез нужна. Что за работа? – поинтересовался. – Не самолет ли опять, случаем?
Растолковал ему Йося, что к чему, а Ленин-Мамед ни в какую не соглашается.
– Какая такая синагога? Я и в мечеть-то не хожу. Что мне в вашем еврейском храме делать?
– Двери закрывать будешь! Электричество выключать, ну и так, по мелочи… Раз в неделю. За бабки. На работу трудоустроишься, чтобы нелегкие времена пережить, – терпеливо Йося свою линию гнул. – На договор возьмут.
В конце концов уломал. Пришли они на собеседование.
А за то время раввин, священник по еврейской линии, тоже справки о Ленине навел. Пошел он к своему давнишнему приятелю, тому самому мулле соседской мечети, и все о Ленине-Мамеде выведал. Не сказать, что сведения эти его очень уж порадовали, но и отторжения особого не вызвали. Люди разные бывают, а что Ленин-Мамед человек правильный, хоть и непростой судьбы, он и без муллы знал. Город не большой, все друг про дружку всё выведать норовят и информацией обладают. Так что кандидатура Ленина особого возражения раввина не вызывала, да и с Йосей отношения портить ему не резон было.
Привел Йося Ленина-Мамеда на собеседование, знакомиться.
Познакомились. Хотя кое с кем из собравшихся Ленин-Мамед и до того знаком был. Одного из работодателей он давным-давно на мушке держал. В тот раз, много лет назад, человек тот, по неразумению юношескому, первым за стволом своим потянулся, но Ленин-Мамед его упредил, быстрее свой достал, чем, возможно, человека от беды роковой уберег.
Он держал на мушке это лукавое лицо, и глаза человека смотрели на него чуть искоса, через ствол, который Ленин-Мамед аккуратно вставил неразумному в рот. И произнес Ленин своим теплым бархатным баритоном:
– Долги возвращать надо, сволочь, – и забрал часы «сейко» и деньги, которые человек уже год как за бензоколонку должен был.
Конфликт тот Ленин-Мамед уладил, а человек упомянутый с тех пор за ум взялся. Навязчиво пунктуален и точен в денежных вопросах стал, чем всеобщее уважение в деловых кругах снискал. Он за кандидатуру Ленина тоже проголосовал с воодушевлением.
Прошло собеседование с успехом, сделался Ленин шабес-гоем по договору и стал в синагоге по пятницам, после молитвы двери ключом запирать. Работа не сложная.
В городе делить людей по этнической принадлежности не принято было, жили вперемежку, на национальную принадлежность внимание не обращая. Узнал Ленин, что большинство еврейских семей в город в начале века из Украины переехали. От погромов спасались. Так и его, ленинская семья, сюда в тот же исторический период перебралась, после того как банда армянская их село вырезала. Люди в большинстве своем в синагоге собирались славные, и вскоре стал Ленин-Мамед промеж них своим.
...
А время на месте не стояло, и всё с каждым годом другим становилось.
Власть менялась, и хоть каждая новая из прежней выходила, но на саму себя прежнюю непохожей делалась.
Взять, к примеру, коммерцию, то торговать нельзя было, а теперь вдруг можно.
Или вождь мирового пролетариата Ульянов-Ленин, то был живее всех живых, а тут: раз – вурдалак какой-то и монстр.
То был человек потомственным пролетарием и коммунистом, а теперь выясняется, что дедушка его знатный нефтепромышленник и абсолютная жертва революции.
Еще недавно все атеистами были, а теперь, как по расписанию, стали в храмы ходить. И что интересно, кто недавно о ленинизме-марксизме людей поучал, так он же теперь и в религии лучше всех разбираться стал, знает, что почём и как!
Менялся квартал в укладе жизни и порядках своих, а люди те же были, и никто особо не протестовал и даже метаморфозы эти вроде и не замечал.
Ленин и помыслить не мог, что мирозданье может так быстро меняться, и делало это Ленина беспокойным и тревожным, а чувства эти были ему неприятны.
Взять того же Фазика, от партийной линии отошел, в религию ударился, и так истово, что все диву давались, откуда в советском партийном работнике такой молитвенный энтузиазм взялся. Даже на людях пить перестал, на свадьбах голимым шербетом тосты поднимал. Зараз правоверным заделался, как будто и не было за плечами комсомольского стажа юного ленинца. Почуял шельмец, что хана ленинским идеалам. А всем хоть бы что. Плюнуть Ленину хотелось, а зачем, да и в кого, если все улыбаются и делают вид, что все в порядке.
Может, и правда: метаморфоза – дело личное?
...
Как-то встретились на улице мулла с раввином.
– Как дела, равва?
– Как дела, хаджи?
– Не ахти, равва, хреново дела, – искренне поделился мулла.
И рассказал он, что с недавнего времени повадились в мечеть чужаки, которые учат молиться по-другому, не как всегда заведено было. И что привносят те люди обычаи и правила, для него непривычные, и делают это навязчиво и агрессивно, и сладу с ними нет никакого. И что страннее всего, главный среди них бывший партийный, с детства молла его знал, на соседней улице вырос, Фазиком его все называли.
– Жаль, что нет с нами Ленина, он бы на них управу нашел, – с грустью констатировал мулла.
– Да уж, – согласился раввин. – Ленин теперь закрывает двери в синагоге.
...
Сменились времена в очередной раз – открыл режим границы. И все, кто хотел свалить, поимели такую возможность с комфортом. Стали евреи массово уезжать. На каждый шабат всё меньше людей приходило. Один за другим прощаться приходили, все Ленина в гости на новое местожительство приглашали, обещали писать и не забывать. И тот персонаж, которого Ленин на мушке держал, прощаться пришел перед своим отъездом к родне в солнечные Майами. Вскоре и Йося в дорогу собрался.
– Самолет уже угонять не придется, давай с нами, друг, – предложил он.
«Езжайте, – подумал Ленин, – доброго вам пути, от всего сердца, друзья мои. Счастья вам в чужих краях, даже если вы не любите эту землю, как люблю её я. Уезжайте, а я останусь и буду закрывать двери в вашем храме, даже если храм опустел, и вас в нем уже нет. Потому что это мой город, и храм это мой, как и ваш, потому что Бог един», – мог бы продолжить свою мысль Ленин, но подобные философские конструкции были ему неведомы.
– Нет, дорогой, не поеду, – просто ответил он. И не поехал.
И раввин не поехал, он совсем старенький был, и все могилы его тут были, не хотел он их оставлять, покойников своих. Меньше чем через год остались в синагоге двое, раввин и Ленин.
Как-то раз, в пятницу, закрыл Ленин синагогу и пошел домой. Шел он по улице, думал о своем, а навстречу Фазик с многочисленной компанией приятелей своих повстречался. Могли б мирно разойтись, Ленин в его сторону и не глядел даже. Так нет, Фазик в тот день силу свою почувствовал, восемь против одного выходило.
– Как дела, синагога? – спросил Фазик, не поздоровавшись, и сплюнул. Мог Ленин кивнуть и мимо пройти, но развязности Ленин-Мамед никогда не терпел и в этот раз терпеть не стал.
Остановился для беседы. Окружили Ленина. Может, и обошлось бы, и не такое обходилось, но то давно было. Возраст о себе знать дал. Прошло ленинское время. Не успел он свой ствол с кармана снять, опередил его один из дружков Фазика. Семь раз спину ленинскую ножом проткнул.
...
– Я же ему говорил, ехать надо, – сказал Йося, когда о случившемся узнал, и горько заплакал.