Мубариз Орен
БОГ СНЕГА
Рассказ
Для вас на небесах нет ничего интересного…
Камал Абдулла, «Тень»
Ему захотелось яблока, да не просто захотелось, а прям-таки вусмерть как…
Он прянул с постели прытко, как птица. Открыл дверь старой избы и стал отчетливей слышен рокот реки Малка, стекающей с ледников, неустанно бурлящей днем и ночью. Прозрачная, ясная желтизна бескрайнего поля подсолнухов, заполонивших собой всё пространство в свете августа, растеклась по его зрачкам и далее – душе – словно бальзам. Он никогда не ощущал себя настолько бодрым. Говорили, что спустя годы экспедиция Дугласа Фрешфилда заново вернулась в эти горы. В придачу ему снилась Есара Дионисовна. Он видел ее живой-здоровой, она стояла прямо посреди этой пустыни подсолнухов и махала ему рукой. И выглядела она такой счастливой. Лицо излучало неземной свет. «Наконец-то, Йехийя, ты достиг мечты. Рано ли, поздно этому суждено было случиться. Вершина твоя!», – произнесла она и вдруг превратилась в величественное создание, с ног до головы покрытое белоснежным мехом. «Мне не удалось принести тебе яблок, Йехийя, – казалось, даже голос ее прозвучал осторожно и глухо, словно сорвавшийся с древа наземь недозрелый плод. – Взамен я принесла тебе Снега. Отныне нет тебе смерти!..»
Затем в мгновение ока она вспыхнула и исчезла, как звезда…
– Бисмиллах! Бисмиллах!.. – призвал старик в молитве Всевышнего на помощь.
Вот уже которое время в поселке расползались странные слухи. Поговаривали, будто в окрестных лесах, в горах объявилось какое-то странное существо. Избегающее выдавать собственное присутствие существо – под покрывающим всё его тело густым белоснежным мехом отчетливо угадывались женские сосцы, – легко одолевало против течения стремительную горную реку, взбегало по высокой отвесной скале, загоняло лошадей до пены у рта своими огроменными шагами. Да, оно нагоняло жути на встречных-поперечных, но правда и то, что помогало заплутавшим в тумане да буре охотникам, помогало чабанам выйти на путь, перебраться через реку, согнать разбредшееся стадо в компактную кучу. Поговаривали, что оно даже вырвало из рук верной смерти одного бедолагу…
– Бисмиллах! Бисмиллах! Бисмиллах!.. – снова повторил он про себя.
С теплыми лучами солнца к его одеревеневшим ногам возвращалась чувствительность. Этого дня он ждал ох, как долго. Именно жажда этого дня помогла ему выжить, он спустился на самое «дно» старости, но всё-таки выжил; он знал – этот день наступит непременно, и Дуглас Фрешфилд вернется.
«Эта вершина твоя, Йехийя!», – промолвила во сне Есара…
«… на ту вершину еще не ступала нога человека», – а эти слова сказал Дуглас Фрешфилд во время своей первой неудачной экспедиции. Может, если бы не эти «волшебные» слова, Йехийя опустил бы руки и голову и давно отошел в мир иной. Вершина, покоренная чабаном Киларом во время суматошной экспедиции Генерала Эммануэля, приходилась Эльбрусу восточной вершиной. А на западную вершину, расположенную выше восточной, все еще не ступала нога человека…
***
Экспедиция Генерала Эммануэля нарушила извечный покой этих гор словно землетрясение, нагрянувшее нежданно-негаданно. Да что там, даже хуже землетрясения! Помнишь, – еще бы не помнить! – шел июль, погода в ту пору стояла благоприятная, и потому стада прибились к склонам Бермамыта. Вот погожий был денек!.. Он шутил и смеялся, резвился и дурачился с друзьями-чабанами, – речь о Киларе и присоединившихся к ним двух молодых чабанах с Бургустана. И вдруг… они увидели… Что?! Вверх по течению реки Баксан, у самого подножья отвесных скал, по узкой горной тропке «ползет» какая-то тень, о, Боже, огромная плотная тень! Веселье слетело вмиг, смятение, пробежавшее мурашками по их телам, отразилось и на лицах.
Впереди шли конные, а пехотинцы, выстроившиеся друг за дружкой в цепочку словно волчья стая, останавливались через каждые двадцать шагов, чтобы перевести дух и снова послушно «ползли» вперед. Рискованные подъемы и спуски, тесные тропинки не позволяли продвигаться раскованно. Появившиеся Бог весть, откуда, горцы с ружьями наперевес окружили армию плотно, будто оправа кольца. Сама мать-природа обучила этих представителей малых народностей, в обычное время готовых растерзать друг друга, сплачиваться перед лицом внешней угрозы.
Армия оцепенела на плато Карбыз, точно запруда. Это место как нельзя лучше подходило для бивуака – ночевки армии под открытым небом; армия, избавившаяся от страха глубоких пропастей, ужаса перед отвесными скалами, наконец-то нашла просторную, широкую площадку, чтобы вдохнуть полной грудью. Однако под вечер погода внезапно испортилась. Солдаты бросились по сторонам собирать ветки да сучья и строить для себя шалаши. Перед этими шалашами, выстроенными открытой дугой, высились три мобильные палатки. Первая предназначалась для Генерала, его молодой жены и их двенадцатилетней дочери, вторая – для ученых (по мнению Генерала покорение Эльбруса без ученых было делом пустым и бесцельным – «мало покорить гору, главное, сделать ее доступной для науки…»), а третья – для штабных офицеров.
Три дня лил ливень, и этих трех дней хватило, чтобы они в достаточной мере перезнакомились между собой и подружились. Выяснилось, что осторожность и опасения горцев напрасны: надвигающаяся на них тысячная армия оказалась на деле всего лишь научной экспедицией. А когда они заприметили Мирзу Гула, то и вовсе обрели прежнее спокойствие и уверенность. Видать, судьба наградила Генерала крайней предусмотрительностью. Он понимал: идти с оружием на горцев – опасная затея. Потому и пустил вперед Мирзу Гула. Веселого, шутливого по нраву Мирзу Гула признавали одним из грамотных аксакалов этих мест. Он азартно знакомил горцев с гостями, с пеной у рта рассказывал о славе Генерала Эммануэля (не умея точно выговорить имя Генерала, Мирза Гул называл того то Манеелем, то Манелаем), восторженно отзывался о четырех его сражениях против наполеоновской Франции.
Находился там и один ученый по имени Ленц. «Слыхали о Законе Джоуля – Ленца? – не унимался Мирза Гул. – Да откуда вам слыхать, бедняги, целыми днями только барашками да овечками заняты…»
Члены экспедиции, ожидающие сподручной погоды, старались занять себя – кто на что горазд. Среди них кантовался один небезынтересный тип, мадьяр по национальности по имени Бэс. От науки он отстоял далеко, но, прознав о готовящейся экспедиции, каким-то образом затесался в ее ряды и, кажись, поклялся самым для себя святым доказать всему честному народу, что истоком всех существующих на земле языков является мадьярский, что даже имена Адама с Евой – мадьярские имена. Бэс считал представителей всех национальностей, вплоть до хазарских берегов, своими соплеменниками. К счастью, либо наоборот, сам Эммануэль тоже был мадьяром по национальности. Он запретил Бэсу толковать о столь тонких материях; это могло бы послужить причиной для серьезного недовольства среди личного состава и в особенности местных жителей.
За три дня они стали не разлей вода. Горцы привозили барашков, раздобытых правдой ли, кривдой, а взамен набивали хурджуны всякой солдатской мелочевкой: пряжками, значками – побрякушками для своих детей… Все эти железяки Йехийю абсолютно не интересовали! В его сердце вспыхнула искорка, разгорелась пламенем и охватила всё его существо! Он влюбился в прекрасноволосую молодую жену Генерала, куда бы ни обратил свой взгляд, видел лишь ее облик. Да и сама жена Генерала не могла отвести от него смущенных взоров, их глаза постоянно искали и находили друг друга…
И в третью ночь полил допотопный ливень, всю ночь выл ветер, рвал и метал, он утихомирился лишь под утро, устав от бессмысленности спора с человеком. Прояснилось, и ранним утром Эльбрус «вышел встречать гостей» во всем своем величии.
Армия укомплектовалась и продолжила путь, и тут они обнаружили себя в ее рядах – ловцы позабыли зверье, а чабаны свои стада.
Миновав Тепкскопское ущелье, они поднимались сквозь густой лес, где не заметили и намека на тропинку, всё выше – на темно-серые горы, неприступные отвесные скалы. До вечера им удалось с превеликим трудом преодолеть лишь три горы, на одном из перевалов они уперлись в остроконечные скалы и застыли, как вкопанные. Тут не прошла не то, чтобы лошадь, но даже пеший продрался бы насилу, столь плотно в иных местах сходились скалы; будто сама мать-природа поставила препоны на пути покорения ее прекрасного детища, Эльбруса.
Снова возвели шалаши, растянули палатки – разбили лагерь.
Отныне продвижение с армией не представлялось возможным. Эммануэль пришел к решению собрать небольшой отряд из двадцати человек. В отряд он определил трех ученых (среди них находился и Ленц), нескольких казаков, способных вынести жесткий горный климат, и двух проводников – Килара и Йехийю, хорошо ориентирующихся в горах.
Мадьяр Бэс чуть ли на колени не падал в мольбе, но Эммануэль и близко его к группе не подпустил.
– Твоих соплеменников там нет! Туда еще не ступала нога человека. Ну, в крайнем случае, родичи моей гречанки, – Генерал бросил взгляд на свою молодую супругу и глубокомысленно улыбнулся, – Прометея заковали в цепи в этих горах!
Первому ступившему на вершину пообещали очень большое вознаграждение – четыреста пятьдесят франков и пять аршинов ценной ткани. Утром, когда Эммануэль вышел пожелать отряду доброго пути, он задержал шаг перед Йехийёй, будто учуял неладное, так и замер, выставив лоб, как готовый к схватке рогатый горный козел.
Отряд запасся провиантом на несколько дней, веревками, колами, топорами и прочей необходимой утварью, и начал восхождение. С каждым пройденным шагом горы теряли свою высоту…
Резкий перепад давления, разреженный воздух постепенно выбивали из сил никогда не видавших таких высот «пришлецов» и одного за другим укладывали их на лопатки на снегу. По мере восхождения редкие снежные засеки начинали занимать всё большую площадь. Ближе к полудню они оказались в окончательном снежном плену. Солнечные лучи, отраженные в бескрайней белизне снега, вонзались в глаза сотнями игл. Солнце светило ярче, снег таял, становился рыхлым, прилипал слякотью к подошвам, превращая и без того тяжелые ботинки в пудовые гири. Сейчас им мог бы помочь крепкий мороз: ступать по замерзшему снегу гораздо легче.
«Человек может одержать над собой победу, что правда, то правда! Но к чему эта самоотверженность? – никогда прежде он не задавался подобными вопросами. – Ведь в этих заснеженных, неприступных скалах малейшая ошибка равняется верной гибели. Что влекло человека к этой опасности, лишнему риску? Возьмем хоть Ленца! Видный ученый со всеми званиями и почестями, достатком и богатством! К чему тебе эти горы да норы?! Ну и черт с ним, что на эту вершину не ступала нога человека! К тому же… немыслимо такое и представить. Минуло столько миллионов лет, тьма-тьмущая людей прошла через этот мир, эти горы! Не может быть, чтобы некий первобытный человек не покорил эту вершину. Быть не может! Просто этого никто не знает, нигде это не записано, не зафиксировано. Вот в чем вся суть: твой героизм должен быть зафиксирован!..»
Под вечер лишь четверым удалось добраться до окруженной утесами террасы – скалы с целиком выпирающим торсом. Снег по краям отвесных скал никогда не задерживался, потому терраса в царстве белоснежности сохранила свой естественный сероватый цвет, свою «мрачность», что создавало странный контраст с окружающей ее белизной. И… позади этого «насупленного» обрыва виднелась величественная пара конусов, покрытых вечными снегами: Восточная и Западная вершины Эльбруса! Окружающие горы, выглядящие в иное время в крайней степени титанически, сейчас казались жалкими перед открывшейся взору торжественностью…
У Ленца отказали ноги, их пробирала дрожь. «Проклятье!», – поносил он свои непослушные конечности. Им предстояло здесь переночевать и на рассвете продолжить путь. Однако ночью состояние Ленца только ухудшилось. Поднялась температура, знобило пуще прежнего. Всю ночь он бредил от жара. Их было трое – Килар, Йехийя и казак по имени Коля, одному из троих непременно следовало спуститься в лагерь с Ленцем. Но кто согласился бы отступиться от славы, когда она находилась на расстоянии шага? Никто! Коля загодя исключил свое имя, сразу же отказался от этой затеи. Оставались Килар и он. Ясное дело, Йехийя моложе и среди этих троих ближе к вершине находился именно он. Но для того, чтобы вернуть окоченевшего Ленца обратно в лагерь, требовалась недюжинная физическая сила: с одной стороны, большая часть пути уже преодолена, с другой – спуск по заснеженным и скользким камням с тяжелобольным на спине гораздо тяжелее восхождения. Последнее слово оставалось за Киларом. По праву старшинства, по праву умудренности.
Утром на небе не виднелось ни облачка, небо простерлось бескрайней синевой. Сияло солнце. Можно было бы подумать, что небеса наконец-таки согласились на покорение той священной вершины. Но, увы и ах! Йехийю, в чьем сердце клокотала злоба, обрекли вернуться в лагерь. «Горцу не пристало оставлять гостя в беде», – распорядился Килар. «Да к черту и горцев, и их обычаи! Пропади всё пропадом!», – пару раз Йехийе так и захотелось на всё наплевать и повернуть обратно…
Члены отряда, вернувшиеся в лагерь по двое, по трое, вконец выбились из сил. Их одежда промокла до последней ниточки, опухли подглазья, лица покрылись красноватыми пятнами. Генерал выделил свою палатку для ухода за пострадавшими. «Есара, – кликнул Генерал свою супругу, которая, оказывается, училась в молодости на медика, – позаботься об этих смельчаках…»
Есара!.. Прозрачные, как вода, глаза Есары смеялись, а ее смех, струящийся веселой горной речушкой, источал само жизнелюбие. Когда ее нежные и трепетные пальцы прошлись по его мускулистым рукам и груди (она прижала ладонь к его сердцу, проверила пульс, затем снова положила ладонь на грудь), он чуть ли не рассыпался в прах от изнеможения… «У него никогда не будет такой женщины! С легким, нежным, ослепительно белым, словно лебяжий пух, телом! С длинными золотистыми волосами. словно бахромка кукурузы … Он – обычный чабан, ему самое большее суждена горянка с шершавыми от труда руками, растрескавшимися от горных камней пятками, грубая и неотесанная горянка…», – внезапно его пронзила острая зависть к Эммануэлю, да что там зависть, он готов был сойтись с ним в смертельной схватке!..
С телескопом в руках Генерал напряженно следил за вершиной и вдруг запрыгал от радости как малое дитя – вершина покорена! Вот Килар машет рукой с этой вершины! Это мог видеть лишь сам Генерал в свой телескоп. Громкий, отдающийся в ушных перепонках салют эхом разошелся средь камней, зажгли гигантские костры, Эльбрус, наверное, впервые увидел огонь на своей груди.
Всю ночь до самого рассвета никто и глаз не сомкнул. Все готовились к утренней церемонии. Генерал собирался наградить Килара при участии избранного круга людей и аксакалов, приглашенных из близлежащих районов. Килар принес с вершины кусок базальта. Генерал разломил его надвое, один кусок отложил в сторону, чтобы отослать Императору, а другой самозабвенно прижал к груди, как ребенок.
Утром Эммануэль по настоянию двенадцатилетней дочки отправился с ней на Баксанский водопад. У Килара после восхождения болели глаза, он не мог смотреть на яркий свет, потому Есаре пришлось остаться в лагере. «Гречанка, хорошенько позаботься о нашем герое, отныне он человек непростой!», – перед уходом Генерал крепко-накрепко вверил Килара в заботливые руки Есары.
«…он человек непростой!», – Йехийе показалось, что Генерал бросил на него саркастический взгляд: «Килар человек непростой, а ты вполне себе простак – чабан чабаном!».
«Пусть говорят, что хотят, но Генерал явно его задевает. Умышленно его подначивает. Лады, Генерал, скоро увидишь, как этот невежда и простак с тобой разделается!..»
Всё, что имело хоть малейшее отношение к полуденной церемонии, царапало и выводило его из себя. Любимый конь Генерала, особо украшенный для этой церемонии, тяжелый от орденов китель, одним словом – всё, абсолютно всё… «Слава Килара дойдет до самых последних поколений», – расплывшийся в довольной улыбке Мирза Гул тоже, знай, добавлял масла в огонь. А когда он увидел Килара в новехонькой военной форме, то шарики за ролики заскочили. Перед глазами появилась кровавая пелена, и он уже сам не разумел, что вытворяет, уже сам не понимал, как в мгновение ока ворвался в палатку Генерала!..
Есара застыла, как статуя, прямо посреди палатки! Сегодня она оделась в бело-зеленое платье с декольте, и ее упругие свежие груди проглядывали сквозь рассыпанные золотистые волосы, словно налившиеся соком душистые дыни. Неутоленная страсть, скопившаяся в глазах и губах, жаждала обрести речь и жарко прошептать: «Возьми меня, испей меня, испей до дна, Йехийя…»
Всё случилось за считанные секунды. Он подхватил Есару, как подстреленную птицу, и усадил на разукрашенного генеральского жеребца; Есара протянула руку, конь подставил седло!..
О, Боже, как стремительно мчался конь по густым лесам ниже лагеря, по крутым склонам вдоль реки Баксан!..
***
Когда Дуглас впервые ступил на Кавказ, обуреваемый неутолимой алчбой по Эльбрусу, Йехийе шел уже восемьдесят шестой год. Экспедиция Дугласа по тем временам состояла из самых искусных, профессиональных альпинистов. Они были столь мощно оснащены, столь мобильны, что получили прозвище «Аргонавтов». Как ему удалось запомнить это словцо? На день рождения Есары Дионисовны он купил бутылку коньяку в поселковом магазине. Коньяк назывался «Арго». Есара, прочитав этикетку, ахнула: «Греческий коньяк, наш коньяк!». Бедняжка радовалась так, будто после долгих лет смогла зачать в свои семьдесят семь.
«Мне нужен проводник, знакомый с каждой впадинкой и выступом этих гор, как с телом собственной жены», – бросил клич Дуглас. И на этот клич все отзывались лишь одним именем, именем Йехийи Саттаева. Указав Дугласу в сторону дома Йехийи, добавляли, что никто не знаком с этими горами лучше него.
Хижина Йехийи находилась на горном массиве Хара Хора, на отдаленной и малодосягаемой вершине. Ровно десять лет после того, как он умыкнул Есару, им пришлось прожить в тайной пещере на горе Хара Хора. Эммануэль перевернул вверх дном все окрестные горы, написал Императору и вызвал на подмогу дополнительные войска (чтобы окончательно прибрать Кавказ к рукам, Императору не представился бы более удачный шанс), разорил города, сравнял с землей селения, но сбежавших любовников и след простыл. Путь к тайной пещере знал лишь Килар, который не стал выдавать друга вплоть до смерти Эммануэля, когда былое покрылось забвением. Ровно наоборот, Килар по мере сил поддерживал Йехийю, лишившегося родного крова и очага.
Спустя годы они вышли на Божий свет, но поселились в собственноручно построенной хижине вдали от окружающих…
Дуглас с превеликим трудом отыскал то место. В ту пору Есара Дионисовна была еще жива.
Йехийя недоумевал, почему это молодой Дуглас рвался на уже покоренную вершину. «На эту вершину еще не ступала нога человека». После этих слов ему самому не удавалось усидеть на ровном месте. В то время ему шел всего-навсего восемьдесят шестой год. Но что правда, то правда – вершина не покоряется, гора либо подпускает тебя к себе, либо нет! Они провели в бесплодном ожидании около двух недель, но погода не улучшалась. Одурев от ожидания, они собрали манатки и ушли, не солоно хлебавши. Ушли и вернулись сейчас! О, Господи, сколько же лет миновало! Интересно, сколько ему сейчас? Вовек не угадать, хоть убей. Во всяком случае, перевалило за сотню. А может, и того больше! В ту пору Дуглас выглядел желторотым юнцом, а сейчас поседел как лунь…
На сей раз Дуглас не стал брать Йехийю с собой в гору. Взамен он отыскал какого-то молодого проводника, готового лопнуть от спеси.
«Эта вершина твоя, Йехийя!». И вдруг он увидел, что идет к вершине, да что там, не идет, а летит! Он ощущал такую легкость и ловкость, будто некто невидимый, крепко взяв его за руку, тянул в неведомом направлении. Он надел теплый ватник, забросил за плечо легкую котомку, вот и всё! Он и сам не ведал, куда шел! Ведь в этом преклонном возрасте ему так и не удалось заглушить свою древнюю жажду, жажду восхождения на вершину Эльбруса. Отряд Дугласа вот уже два дня как находился в пути…
Густые леса на противоположных горах выглядели с высоты будто мох на камнях… Сказочно синие горные плато постепенно покрывались снегом. На самом дне блистала зеркальная гладь озера. Ниспадающая с горных вершин река разветвлялась, словно могучее дерево, бурлила, шумела, пенилась…
***
Когда отряд Дугласа добрался до скалы перед основной вершиной, всё кругом уже находилось в снежном плену; от бурана видимость упала до нуля! Даже спецодежда – теплая куртка, рукавицы, унты из оленьей шкуры, плотно прилегающие к лицу широкие очки – уже не могла их защитить. С ног до головы они утопали в снегу, ресницы и брови покрылись от мороза льдинками. Подавленность и отчаяние овладели ими, они уже были готовы повернуть обратно. А их молодой проводник бросил их на полпути и сбежал…
Когда перед ними воплотился из снежного хаоса старик в белых брюках, белой чалме и кирзовых сапогах – чудилось, что старик не взбирается по крутому склону, а летит птицей! – они от нежданной радости завертелись волчком. Казалось, Йехийя снизошел на гору с самого неба!.. Они ловко растянули одноместные палатки для ночлега, даже чай заварили на компактном примусе… Теперь всё зависело от непредсказуемого движения облаков (в горах погоду определяют облака). Если всё пойдет гладко, завтра в это же время они ступят на самую высокую вершину Европы. После скалы Ленца шла непосредственно вершина.
«Скала Ленца, еще бы! Он тащил на своей спине почти бездыханное тело Ленца до самого лагеря, а ему и спасибо не сказали, – его сердце охватило горькое сожаление. – Но вот же, именем Ленца назвали скалу! Тебе и этого мало, Йехийя!».
Они не спали до глубокой ночи, сон не шел. Дуглас рассказывал странные вещи. Рассказывал об архивных материалах, связанных с покорением Эльбруса. Говорил, что натолкнулся на интересную рукопись мадьярского ученого Бэса («Ну и ну, ученый… Ученый – в дерьме моченый»): «Килар не покорил ту вершину, – писал Бэс, – он на два часа скрылся за скалой, а потом высунулся. Разве не сам Эммануэль сказал, что увидел Килара на вершине… Император вовсе не нуждался в вершине, дело было замешано на хитрости, которая всех устраивала и с которой каждый имел свою выгоду. Килару нужны были деньги, Эммануэлю – влияние при дворе, а самому Императору – Кавказ, только и всего!».
Он снова увидел величественное создание, с ног до головы покрытое ослепительно-белым мехом, но не смог разобрать, пригрезилось ему это или нет. «Вставай, Йехийя, вставай! Вершина принадлежит тебе!», – промолвило оно, сверкнуло и исчезло…
Он шел, забросив на плечо легкую котомку. Совершенно пустую! Теперь никто не в силах отнять у него вершину! Да что там Килар, даже весь его род до седьмого колена не в силах!
В небе поочередно тускнели и гасли звезды… С рассветом угадывались очертания окрестных скал, воскресала природа. На горизонте тянулась ровная белая-белая линия. Окутанные синеватым туманом снежные холмы окрашивались с первыми солнечными лучами в розоватый цвет и…вдруг!.. О, Господи, ледяная корона Эльбруса! В утреннем убранстве поблескивало, вспыхивало бесчисленное множество ослепительных искр; то серебристый, то золотистый глазет лучился вокруг своего стихаря; даже темные, утомительно-серые утесы окрасились на миг в благородную бронзу…
Теперь ничто не могло бы преградить ему путь! Отныне он сам себе не принадлежал! Ноги не принадлежали ему! Мысли, чувства, разум… не принадлежали ему. «Килар соврал, он не покорил вершину. Человек, взявший вершину, не смог бы спокойно продолжать жить своей прежней жизнью».
Он застыл от изумления перед величественной скалой. Она походила на гигантскую костяшку домино, поставленную перпендикулярно. На вершине скалы висели кольца для цепи! Неужели кого-то когда-то к ним приковали?! Невероятно, но эти оковы предназначались явно не для человека! «Прометея заковали в цепи в этих горах», – в его мозгу молниеносно пронеслись слова Генерала Эммануэля, брошенные некогда мадьяру Бэсу, однако вникнуть в них он не смог, эти слова так и остались загадкой…
Из битвы белого с черным белый вышел победителем. Даже собственная его тень на снегу отливала то голубоватым, то зеленым. Черный – цвет жизни, да! Из этой точки – лона белизны – прожитая жизнь, все долгие годы предстали перед ним в черном цвете; явным стало сокрытое, и открылось его прегрешение: он украл жизнь Есары!
Нестерпимо заныло в груди, там, где должно находиться сердце. В эту минуту он отказался бы от всего дорогого, лишь бы скинуть груз с плеч. Но… отказываться было не от чего – от всей прожитой жизни у него осталась лишь котомка, да и то пустая…
«Все прегрешения оседают на черные камни, которые покрывает снег. Я принесла тебе снега, Йехийя!», – это была Есара! Прежняя, абсолютно прежняя! Не та Есара с дряблыми обвисшими сосцами, которую он видел во сне, нет, Есара с упругой, крепкой, словно вечные камни, грудью! «Видишь, сказанное сбылось! Вершина твоя, Йехийя! Ничья нога не ступала на эту вершину! Отныне нет тебе смерти!».
«Увидел ли его Дуглас в свой телескоп?!», – глубокое уныние охватило всё его существо: ведь в густом тумане ничего не разглядеть. Но неизмеримо ужасное, глубочайшее уныние настигло его на пике; на вершине не было ничего! На вершине, к которой он стремился всю свою жизнь, ради которой только и выжил и наконец взошел на нее, на этой вершине не было ничего…
Заснеженные горы, слившиеся с туманом, потеряли свои очертания – земля слилась с небом, небо с землей…
Он и сам теперь не знал, куда ступает в полном одиночестве…