СЕЙРАН СЕХАВЕТ

Карусель
Рассказ

Фатма обронила как-то раз, мол, буфетчик Сабир – ещё тот кобель, мужик что надо, от него озноб по телу, ненасытный такой, у-ух, сестричка…
Женщина, которой Фатма доверила этот секрет, тоже раз обмолвилась, мол, говорят, буфетчик Сабир – тот ещё мужик, неутомимый…
Этого было достаточно, чтобы буфетчик Сабир стал притчей во языцех некоторых женщин, прозвавших его «видным мужиком».
Тридцатилетняя Фатма была миловидной полной женщиной, и к тому же весьма элегантных манер. Поддавшись её обаянию, даже самый завалящий субъект вспоминал, что он тоже мужик. Сочные выпуклости её грудей так и лезли в глаза мужчинам, и те глазели на них, точно охотники на птиц в небе. Фатье это нравилось, хоть сама она и не стремилась кого-то соблазнять. Уж такой её создал бог, и она имела такое же право захаживать на базар да в лавочки, что и остальные женщины районного центра. Раз видели её выходящей из городской библиотеки.
Хоть Фатма и пробыла десять лет замужем, но детей у неё не было. Муж её был кузнецом, весьма уважаемым кузнецом в этом маленьком городке, а сама она работала медсестрой в центральной больнице района. Овдовела Фатма – муж её в прошлом году, возвращаясь домой с вокзала, погиб в автомобильной аварии. Сейчас она жила одна.
А буфетчик Сабир работал в павильоне, что на берегу реки стоял. Шашлык готовил, следил за чистотой и порядком, клиентов обслуживал, самовар ставил. С каждым мог и разговор поддержать, и пошутить. Словом, на все руки мастер, да и языкастый к тому же.
Было буфетчику Сабиру сорок лет. Была у него дочь; в прошлом году, незадолго до гибели мужа Фатмы, замуж вышла. Зять Сабира монтёром работал, и звали его тоже Сабир – монтёр Сабир. Когда дочери буфетчика было пятнадцать лет, жена его захворала, невесть с чего за несколько дней истаяла, хотела с предсмертным вздохом сказать что-то, но не успела. Так и осталось тайной для горожан, что с такой здоровой женщиной вдруг приключилось…
Остался буфетчик Сабир вдовым. Жил один. Дочка часто его навещала, прибирала, подметала, да и возвращалась в своё гнездо.
Фатма без мужа осталась, буфетчик Сабир без жены. Тут только ашуга Алескера впору вспомнить, вот и вспомним:
 
Тебе б вдовой остаться, мне вдовцом,
Были б мы с тобою вместе в трауре…
 
Но ведь жизнь-то продолжалась, и даже светлая память о муже Фатмы и жене буфетчика Сабира не могла застопорить её ход – что случилось, то случилось… И потому не кажется ли вам, что когда ашуг Алескер писал вышеприведённый бейт, да декламировал его на меджлисах, то имел в виду именно Фатму и буфетчика Сабира? Лично мне кажется, что Дед Алескер этот бейт именно им посвятил. Это можно и благословением посчитать – благословением Деда Алескера Фатме и буфетчику Сабиру. Сами думайте…
В тот день буфетчик Сабир поставил свой модный, новенький, в масле, серый «Москвич-412» под деревьями за павильоном, мол, нет меня здесь, закрыт павильон. Запер дверь павильона на замок весом с килограмм, а ключ в карман упрятал. Потом обогнул павильон и вошёл в него через заднюю дверь. Посмотрел на часы. До часа ночи оставалось двадцать минут. И столько же минут оставалось до прихода Фатмы. Каждый раз, поджидая Фатму, он предпринимал все эти меры предосторожности. Очень боялся позорной огласки. Не сегодня-завтра собирался он стать самым молодым дедушкой в городе, и так радовался предстоящему событию…
Горела одна лампочка. Каждый раз, возвращаясь домой, буфетчик Сабир, гася повсюду свет, оставлял гореть одну эту лампочку. Это воспринималось всеми как мера предосторожности. Хоть и приделана была лампочка «ко лбу» павильона, но когда она горела, слабый свет просачивался вовнутрь, создавая романтическую атмосферу. Это и Фатме нравилось – деревенская романтика…
Всемирно известным отелям – «Хилтону» и «Паласу» – подобная романтика и не снилась. Они видят другие сны.
Буфетчик Сабир вытащил из холодильника приготовленную днем кавурму и положил на электрическую печку. Разложил на складном, на двоих, столике сыр и зелень. Не забыл и два гранёных стакана с двумя стограммовыми стаканчиками. Стол, вместе с самим буфетчиком Сабиром, был готов. В этот час все сто десять тысяч жителей района спали сладким сном. Все, да не все – были ещё двое… 
В пятидесяти – шестидесяти метрах от павильона появилась тень, поспешно, крадучись, приблизилась к павильону, прошла через заднюю дверь и обратилась в Фатму. Всегда так бывало: сперва явится тень, потом сама Фатма.
Буфетчик Сабир со стуком захлопнул дверь, но оба они – и Фатма, и Сабир – не вздрогнули от этого звука. Этот звук стал для них привычным и родным, с ним вплывали они в реку своих желаний, что и несла их дальше – так чего им вздрагивать?
Взять бы и написать сейчас: «как только она вошла, они прильнули друг к другу, сплелись в объятии, и буфетчик Сабир стал покрывать поцелуями её шею, лицо и грудь», только неправдой всё это было бы; вас бы, может, я убедил, да только сам бы в это не поверил.
Войдя в помещение, Фатма сразу прошла к своему обычному месту и уселась, а буфетчик Сабир принёс и поставил на стол, на железную подставку подогретое мясо. Будь я лично знаком с Фатмой и буфетчиком Сабиром, вложил бы в конверты бейт ашуга Алескера и отправил бы по их адресам. Стопроцентно уверен, что не знают они этих стихов, не читают, чёртовы дети, как книгу увидят, будто материнского хахаля увидят.
– Фатма…
– Что, родной…
– По сто грамм коньяка со мной выпьешь?
– Сабир, миленький, я с тобой и яду выпью, только я ведь и на вкус не знаю всё этакое.
– Не знаешь, так узнай.
– Ой, Сабир, боязно мне…
– Да чего ж ты боишься?
– Боюсь, голова закружится, не устою, упаду.
– Не бойся; будешь падать, подхвачу. 
– Сабир, а если я выпью, я не буду тебе противна?
– Так я ж при тебе столько раз пил здесь. Ну и что, опротивел я тебе?
– Нет, не дай бог… Только ты дело одно, а я другое…
– Почему же другое?
– Так я ж баба…
– Ну и что?
– Ну, говорят же…
– Что говорят?
– Если баба пьёт, знать, гулящая.
Смутился, растерялся буфетчик Сабир, видать, крепко ему не понравилось слово «гулящая».
– Ладно, – сказал, – я один выпью… Будто я каждый раз не пью один… – добавил он, не глядя на Фатму.
– Не обижаешься? – кокетливо спросила Фатма с улыбкой.
– Не пьёшь – не пей, я ничего не говорю…
Буфетчик Сабир встал, взял в углу павильона припасённую пузатую бутылку коньяка и поставил на стол.
– Видишь, что на бутылке написано?
– «Ширван», – прочла Фатма надпись на этикетке.
– Во, точно… Хороший коньяк. Его большие начальники пьют. Первые секретари, почитай…  Даже повыше райкомов, не каждый в исполкоме его пробовал… В Баку купил. Дорогая вещь… Специально для тебя, между прочим… Ну, тогда я твой стаканчик уберу, что ли…
– Не-ет, не стоит для этого из-за стола вставать, – игриво возразила Фатма.
Сперва буфетчик Сабир «Ширван» открыл, наполнил стограммовый стаканчик.
– Да не сочтет Аллах тебя, Фатма, чрезмерным благом для меня, – сказал он. На сей раз он свой рот открыл, да туда коньяк и отправил.
При каждой встрече Фатма слышала от него эту фразу по три-четыре раза. Длинных тостов буфетчик Сабир не любил. Повторяющаяся фраза не надоедала Фатме, напротив, каждый раз она с нетерпением ждала этих слов, которые она знала наизусть, и каждый раз будто впервые их слышала. А буфетчик Сабир всегда подкреплял эту фразу ста граммами водки – коньяк сегодня был впервые.
– Да, наверху-то знают толк в выпивке. Как по маслу прошла. Говорят, что это, – показал головой на бутылку, – сразу в кровь проходит. Да как побежит по крови… – он легонько провёл рукой по животу.
Фатма не то, чтобы ела, так, поклёвывала, а буфетчик Сабир ринулся на еду, как изголодавшийся. Фатме доставляло удовольствие смотреть, как он уплетать умеет: какой едок, такой и мужчина…
Буфетчик Сабир был не из тех, что со своими клиентами по пятьдесят грамм опрокидывают. На такие предложения он отвечал:
– Ты где работаешь?
– Ты же знаешь, в банке…
– На работе пьёшь?
– Не-е…
– А почему?
– Нельзя же, на работе то…
– Вот и мне нельзя; я что, не на работе, что ли?
Только на свадьбах знакомых он расслаблялся, ел и пил будь здоров, а потом, что-то напевая себе под нос, возвращался домой.
Трижды в неделю, по чётным дням, он изменял своему обычному распорядку и действовал в соответствии с распорядком Фатмы. Днём это было невозможно – человека со свету сжили бы. Только глубокой ночью. Вот и сейчас была одна из таких ночей.
Утирая пальцем жирные губы, он заметил на себе взгляд Фатмы; не выдав своего смущения, вытер руки бумажной салфеткой, говоря Фатме со смехом:
– Что ты смотришь так?
– Так я ж и пришла сюда на тебя посмотреть… – Фатма растаяла в улыбке, буфетчик Сабир растаял за ней, и этот необычный процесс таяния завершился тем, что их руки сплелись воедино.
Вот и стал буфетчик Сабир одноруким, и ко Второй мировой войне это вовсе не имело отношения… Улыбнувшись Фатме, он сразу получил ответную улыбку, захватил другой рукой, что приказа об аресте ещё не получила, со стола кучу зелени, запихал в рот да так пошёл уплетать с хрустом, что смахивал на машину, перемалывающую силос. Налил себе коньяк правой рукой, поскольку левая ещё амнистии не получила. Он вконец раскраснелся, и это прибавляло ему обаяния. Взял он стаканчик, дабы ещё более раскраснеться да покрасивше выглядеть, и повторил: 
– Да не сочтет Аллах тебя, Фатьма, чрезмерным благом для меня…
Фатьма будто языка лишилась, только глаза говорили, будто язык у них развязался…
Началась вторая серия поглощения пищи буфетчиком Сабиром, да без всяких титров и всякого такого, и казалось, что через пять-шесть минут посуда на столе зеркалом заблестит, так он её вычистит. Несомненно, процесс поглощения Сабиром пищи действительно был сюжетом для многосерийного фильма, и единственным, но страстно заинтересованным зрителем была Фатма. Кто знает, может, если бы явился второй зритель, неважно, какой красоты и обаяния, Фатма пополам бы треснула, потому что весь этот сериал, с его главным героем, принадлежал одному человеку – Фатме.
Буфетчик Сабир, кажется, сделав вывод из недавно брошенного на него взгляда Фатмы, утёр блестевшие от масла губы салфеткой.
– Фатма...
– Да, родной.
Если б она ничего не ответила, он бы сразу к делу перешёл. А теперь он немного помолчал и сперва сказал о другом.
– Ты никому не проговорилась ненароком?
Впервые он задал такой вопрос за долгое время их встреч, и Фатма была несколько растеряна. Но, впрочем, ответила:
– Ну что ты говоришь, Сабир, такого быть не может…
– Я тебе верю, Фатма. А то…
– А то что?
– Ты знаешь, как ты мне дорога. Но если что дойдёт до меня, – он говорил шутливо, – язык с корнем вырву.
Фатма показала ему язык. Буфетчик Сабир притянул её к себе за плечо, лица приблизились друг к другу, руки вновь переплелись.
Фатма была счастлива, что рядом сидит тот единственный человек, что может вырвать ей язык с корнем, и эти его слова были ей как маслом по сердцу.
– Фатма…
– Что, родной… – Фатма вновь помешала Сабиру перейти прямо к делу.
– Фатма, возьми это, – указал на коньяк, – во, молодец… теперь налей мне немного…
Фатма налила, крепко держа толстушку бутылку обеими руками. Это выглядело так комично, что Сабир невольно улыбнулся. Но вы не подумайте чего, для Фатмы это было дело не шуточное – своего рода «дебют». Сабир недавно видел фильм, где француженка в ресторане наливает виски своему кавалеру по его просьбе, и теперь вдруг вспомнил об этом. Вот тебе и интеграция в Европу, ещё в советские времена – нате вам, пожалуйста. 
– А чего ж ты двумя руками бутылку держишь?
– Уж больно она толстая…
– Толщина дело хорошее… Во всём…
Фатма прыснула, ухватила его за кончик большого носа, что был под стать широкому лицу, и погрозила пальчиком: «Э-эй…»
От этой «угрозы» у любого мужчины слюнки потекли бы, размечтался бы он, чтобы ему хотя бы три – четыре раза в год так же пальчиком грозили. Будь вы на месте Сабира, поняли бы, что это такое – да только согласился бы на это Сабир? Да ни за что…
– Сабир, хочу сказать тебе кое-что, да стесняюсь…
– У тебя что, крыша поехала?
– Не-е… а что? – она слегка обиделась.
– А что ж ты меня стесняешься? Нам с тобой друг друга стесняться давно уже нечего, забыла, что ли? Я никогда не забуду… – Сабир ел её глазами.
Фатма поняла намёк, улыбнулась, оттаяла.
– Ладно, ладно… Что, коньяк в голову ударил?
Фатма, Сабир и коньяк «Ширван» – каждый из них делал своё дело, и, если можно так выразиться, эта троица дело своё на том не закончила. Пока что главную роль играл «Ширван», вторую – Сабир, а на третьем месте Фатма размещалась. Такова была ситуация в данный момент, но она могла измениться в любую минуту.
– Ну и в чём там было дело? – спросил Сабир.
– Это между нами останется? – посмотрела на него Фатма.
– Не-е… я это всё в газете пропечатаю.
– Сабир, мне тоже хочется…
– Коньяку?
– Да…
– Да на здоровье, я ж для тебя и покупал, родная…
Кажется, роль «Ширвана» ещё более активизировалась.
– Он очень горький?
– Я тебе так скажу. Во рту он вроде горький, но как войдёт вовнутрь, так всё слаще и слаще становится, чистый мёд.
– Да-а? – подивилась Фатма.
– Да… сейчас сама проверишь, чего ждать.
– Сабир, ты помнишь?
– Что?
– В прошлом году в этот день я хотела тост сказать, а ты не позволил…
– Почему?
– Сказал, что кто не пьёт, тот и тосты говорить не должен. А теперь имею право?
– Имеешь, родная… Говори, что хочешь – от души...
Фатма зажала стаканчик в руке, в горсти, собираясь что-то сказать, но Сабир перебил:
– Да что ты так стакан зажала, пальцами возьми… вот так, как я…
– Пролить боюсь…
– Прольёшь, ещё налью, всё твоё… Когда чай пьёшь, как стакан держишь? Считай, что это чай, у них и цвет одинаковый.
Фатма последовала совету, вышло неплохо.
– Сабир, храни тебя Бог, – глаза её наполнились слезами, – если тебя не будет, я утоплюсь… – И тут же, зажав нос левой рукой, как больной, принимающий горькое лекарство, так «профессионально» махнула добрую порцию коньяка, что у Сабира глаза на лоб повылазили, и, раскрасневшись, рассмеялась.
– Что ты… так выпила?
– В первый раз, родной… со страху так, чтобы одним махом покончить с этим.
– Ладно, давай закуси чем-нибудь… Не горько было?
– Нет вроде… даже языка не коснулось… прямо в горло и вовнутрь. Только в горле горит немного.
– Лимонад возьми попей… прошло? 
– Да…
Сабир знал бесчисленное количество анекдотов и хорошо умел их рассказывать, потому как имел чувство юмора – будь моя воля, я бы запретил людям без чувства юмора анекдоты рассказывать, никуда их рассказы не годятся. Да, именно так вот. Есть у меня друг детства, академик, учёный с мировым именем. Так он если анекдот расскажет, слушатели и бровью не поведут. А Сабир как рот откроет, так ты враз и ухохочешься. Вот и сейчас он рассказал анекдот, слышанный ещё в армии, и Фатма так и покатилась со смеху. Только я вам этот анекдот рассказать не могу, это лучше в их состоянии слушать, к тому же всё это относилось только к ним – двоим, не троим…
У Фатмы щёчки так разгорелись, что хоть срывай их, как фрукты, да ешь. Но ни вам, ни автору сделать это никак нельзя, даже если и захочется, ни права на это нет, ни смелости не хватит – рядом-то Сабир сидел, вот он и мог сорвать – не рукой, губами, а то сомнутся ведь…
– Сабир…
– Что, родная… – на сей раз Сабир помешал Фатме перейти к делу.
– Сабир…
– Да, родная, – опять помешал ей.
– Да погоди ты, дай сказать… – Фатма сделала вид, что обиделась.
В подобном кокетстве – целый мир, каждому мужчине можно пожелать такое...
– А ты вообще хотел бы жениться?
– Да ни в жизнь!
– Почему?
– Да мне сорок лет, куда мне жениться? Женившийся в сорок в могиле счастлив будет… или не будет.
– Твои ровесники сейчас только женятся, есть такие, что раньше и не были женаты…
– Фатма...
– Да, родной.
– Послушай. Ну вот женюсь я, хоть завтра. Не сегодня-завтра у меня внуки будут. Где-то через год моя жена в роддом отправится, сына родит. Внук старше сына будет. Но сын будет дядей внука. Когда внук подрастёт, как он будет младшего по возрасту дядей называть, а? Безобразие это, не по мне. Хватит об этом. К тому же где я найду такую, как ты? Да не сочтет Аллах тебя чрезмерным благом для меня.
– Так нашёл уже…
– Ну я же тебе только что подробно объяснил всё.
– А если женишься, то на ком?
– Ни на ком.
– А если придётся?
– Да отчего же придётся. У меня голова на плечах, к тому же…
– Сабир…
– Да, родная.
– Сабир, женился бы ты на мне, а?
– Ну хватит тебе, я же всё объяснил. Закончим этот разговор.
Вдруг Сабир задумался.
– Слушай, – спросил, – а что же ты замуж не выходишь?
– Никто, кроме тебя, мне не нравится, один ты мне по сердцу… Зачем ты так говоришь? Хочешь, чтобы я замуж вышла? – погрустнела. – Надоела я тебе?
Как Фатма пригорюнилась…
– Ерунды не говори; кто на тебе женится, я его на куски разрублю… да на мелкие кусочки…
Фатма приободрилась от этих слов, расцвела…
 
Здоровяк Сабир, неутомимый мужчина, евший за троих,  исполнив все, даже самые тайные желания Фатмы, в половине пятого ночи усадил её в «Москвич», и они уехали. Проезжая мимо парка, Сабир спросил:
– Хочешь, по парку прогуляемся немного?
– Давай… – Фатма как будто давно дожидалась подобного приглашения, – только до рассвета вернёмся… по домам…
Когда они остановили машину у ворот парка, рассвет ещё почивал, просыпаться не думал...
Горы Малого Кавказа, накинув на себя покровы из густого леса, теснились друг к другу, друг на дружку опирались. Солнце каждый вечер отдыхало за ними; зимой грело им спины, летом прожаривало насквозь. Щедрая, чёрная земля людям была что твоё лекарство, огородами одаривало, в коих одно изобилие. От окружающей красоты и люди становились добрее, и жить веселей было. Бог не поскупился на эти места – всем одарил, чем богат…
– Возьми меня под руку, – сказал Сабир, как только они вошли в парк.
– Прямо как в Баку, – по-детски радовалась Фатма, взяв его под руку.
– Как-нибудь повезу тебя в Баку.
Фатма ещё пуще обрадовалась.
– Интересно, – спросила, – а почему наши, когда в парке гуляют, не ходят под руку, как бакинцы? 
– А здесь Баку, что ли? – отвечал Сабир. – Здесь нельзя, это район, здесь народ не поймёт.
Они постояли возле памятника матери с ребёнком. Сабир поднял голову, внимательно посмотрел в лицо женщины на постаменте, потом спросил:
– А почему она грустная такая?
– … 
– Тебе лучше знать… обе вы женщины…
– Наверно, сына на войне потеряла, потому и грустная.
– А на руках у неё кто, свой ребёнок?
– Не… внук, наверно. Видишь, старая женщина…
– Да, ты права, – согласился Сабир.
Разобравшись со скульптурой как два местных «искусствоведа», они направились к карусели, поставленной здесь три-четыре месяца назад.
– Слушай, Сабир, вот я думаю, ну до каких пор мы будем воровато так ходить?
– Тебе что, сказать больше нечего? И то хлеб, что вот так гуляем... – Хочешь, посажу тебя на карусель, – предложил Сабир, когда они подошли к карусели.
– Хочу. – Сегодня у Фатмы был счастливый день.
– Ну, давай тогда.
– Только мне одной боязно, – сказала Фатма, оглядев карусель.
– Ладно, давай вместе.
Они поднялись на карусель и уселись. Сабир обнял её, прижал к себе и, подержав так, спросил весело:
– А кнопку кто нажмёт?
– И вправду…
– Сейчас, – сказал Сабир с видом человека, осенённого догадкой, – ты посиди, я сейчас вернусь.
Он спустился и вскоре вернулся с длинным гладким прутом.
– Наверно, дети здесь играли, кто-то свою «лошадку» забыл, – сказал он, усаживаясь поудобнее рядом с Фатьмой.
– А что ты собираешься делать? – спросила Фатьма с интересом.
– Сейчас увидишь, – сказал Сабир и протянул прут к кнопке. После двух-трёх попыток ему удалось нажать на кнопку.
Карусель пришла в движение. Фатму сильно порадовала «находка» Сабира. По мере ускорения карусели её волосы развевались и путались все больше, это красило её, что не ускользнуло от внимания Сабира, частенько на неё оглядывавшегося. Фатма положила голову ему на плечо. Когда развевающиеся пряди её волос касались его лица, он невольно закрывал глаза и был так счастлив – никогда раньше такого не испытывал, никогда…
– Сабир, пора идти, – сказала Фатма немного погодя.
– Да…
Сабир протянул прут, чтобы нажать на кнопку, когда она будет рядом, но никак не мог этого сделать. После десяти-пятнадцати безуспешных попыток прут разломался на мелкие щепки.
Его прошиб пот. Они продолжали вертеться. Прыгни они вниз, разбились бы насмерть. Сабир подумал, что Фатма ведь опозорится, он то ничего… чёрт с ним…
Фатма посмотрела на его потемневшее встревоженное лицо и растерянно проговорила:
– Опозорилась я…
В таких ситуациях у нас куда больше страдают женщины, мужчине-то что… А про неё все женщины такое будут говорить… Она была почти без чувств. Её трясло в холодном поту.
Эта карусель отличалась от той, на которой Сабир раз прокатился на бакинской набережной: там карусель сама останавливалась через десять минут после запуска, с помощью реле. Этого Сабир не учёл.
Так они продолжали вертеться, и вся надежда их была на Бога да ещё на контору электросети, – если бы вдруг вырубили электричество, они бы сошли и спаслись от позора. Да только ничтожно мала была надежда.
Была пора сбора винограда. Людей, отправляемых на сельскохозяйственные работы, собирали именно здесь. Скоро сюда должны были прибыть первый секретарь районного партийного комитета Махмуд Махмуд-заде с группой партийных чиновников, прокурор и начальник милиции. Первые лучи солнца уже убивали надежду Фатмы и Сабира на спасение. Слёзы текли по лицу Фатмы, и вместе с рассветными лучами знаменовали приближение её позора.
 
В самом начале седьмого часа служебная машина «ГАЗ-24» товарища Махмуд-заде остановилась у входа в парк. Свита чиновников окружила его, как стая ворон. Никто не здоровался с ним за руку, все почтительно кивали на расстоянии, он ответил небрежным кивком, да не каждому в отдельности, а всем зараз.
Пара продолжала вертеться…
Хотя начальником собранного штаба по отправке людей на сбор винограда был не Махмуд-заде, а последнее слово за ним было.
– Машины готовы? – спросил он.
– Да, товарищ Махмуд-заде, – начальник автобазы вышел на шаг вперёд и отступил обратно.
– Сегодня вечером рапортовать будем, план должен быть выполнен.
– Так точно, товарищ Махмуд-заде.
– Какое положение в колхозе «Украина»?
Пара всё вертелась…
– Сахаристость повысили?
Пара вертелась…
– На заводе как?
Пара всё ещё вертелась, да так, вертясь, и наблюдала за совещанием представителей партии и правительства. Ну, а сами представители партии и правительства смотрели только на товарища Махмуд-заде – по массе самых разных причин.
Махмуд-заде среди них был самым крупным, видным мужчиной. Вдруг он указал правой рукой в сторону карусели:
– Это что такое?
– Карусель, товарищ Махмуд-заде.
– Почему она вертится ни свет ни заря? Да там, кажется, люди, двое сидят…
– Так точно, товарищ Махмуд-заде.
– Приведи их сюда, – сказал первый секретарь начальнику милиции.
Спустя мгновение парочка смущенно стояла перед первым секретарём. Оба испытывали срочную необходимость найти мышиную нору, дабы там отсидеться.
– Кто это такие? – спросил товарищ Махмуд-заде у окружающих.
– Товарищ Махмуд-заде, – выступил вперёд начальник милиции, – так это ж Сабир, буфетчик Сабир.
– Это тот самый краснобай?
– Так точно, товарищ Махмуд-заде.
– Пошлёшь человека из ОБХСС опечатать его павильон.
– Слушаюсь, товарищ Махмуд-заде.
– А его самого на сбор винограда, живо.
– Слушаюсь, товарищ Махмуд-заде.
– Это что за время на карусели кататься… безобразие…
Сабир должен был спасать Фатму. Он немного приподнял голову и сказал:
– Товарищ Махмуд-заде… мы обещали друг другу, что за день до свадьбы придём сюда ночью… чтоб никто нас не видел… сядем на карусель… утром в ЗАГС… Сели, карусель завести некому. Нашли длинный прут, кнопку нажали, карусель завертелась, а остановить не могли, два часа вертелись…
Хоть первого секретаря и смех разбирал, но он удержался, ограничившись усмешкой. В присутствии подчинённых смеяться нельзя, чего доброго, повредишь своей репутации серьёзного начальника.
– Оставьте его, – сказал он начальнику милиции, – пусть своим делом занимается.
– Слушаюсь, товарищ Махмуд-заде.
– А кто эта женщина?
– Это невеста моя, товарищ Махмуд-заде.
– Что ж так поздно женишься?
– Я в районе раньше всех женился… потом… жена скончалась.
– Да будет земля ей пухом.
– Спасибо, товарищ Махмуд-заде.
– А почему же ханым так поздно замуж выходит?
– Она тоже, как и я, раньше всех замуж вышла, потом муж погиб, в аварии…
Кажется, Махмуд-заде впервые забыл за все годы работы в этом районе, что он первый секретарь.
– Привезите сюда начальника ЗАГСа.
– Я здесь, товарищ Махмуд-заде, – выступил на шаг вперёд пятидесятилетний мужчина в чесучовом костюме.
– Распиши их, да прямо здесь.
– Слушаюсь, товарищ Махмуд-заде.
Мужчина в чесучовом костюме обернулся мигом, и вернулся он с папочкой под мышкой. Подписи были поставлены на столе штаба, покрытом красным сукном.
Стоило Махмуд-заде приблизится к красному столу, пожать Сабиру руку и сказать «поздравляю», как все партчиновники хором провозгласили:
– Поздравляем!
Сабир спасал Фатму от позора, больше ни о чём не думал. А теперь кто что скажет? С невестой на карусели прокатился, ну и что…
Сидя в машине, с трудом справившись с произошедшим внутри неё разрушительным землетрясением, утирая влажные глаза, Фатма прошептала:
– Сабир…
– Что, милая…
– Сабир, родненький… Я тебе в ножки поклонюсь…
– Ладно, замётано… занят я сейчас, потом поклонишься…
– Сабир…
– Да ладно тебе… едем к нам, сегодня на работу от меня пойдёшь… и всю жизнь так.
– А люди…
– Так от людей мы избавились… в парке… Теперь у меня бумага есть, и наши имена в ней прописаны…
– А что там написано?
– Написано, что Фатма – жена Сабира, а люди пусть своими делами занимаются.
 
Как Сабир говорил, так и вышло. Когда пришел срок, Фатма сына родила. И был он дядей, что на два с половиной года младше своего племянника – напророчил Сабир, словно в воду глядел…
С тех пор часто ходили они уже втроем на эту карусель, ни от кого не таясь. Женщины, прогуливающиеся по парку, глядя на карусель, хихикая, говорили:
– Карусель Фатмы…
А мужчины говорили:   
– Карусель Сабира.
 
Вы не подумайте, что это шутки: довелось Фатме и Сабиру то, что во всём Азербайджане никому, ни одному классику, гению при жизни ещё не доводилось – вот таким вот образом, хоть и в парке маленького городка, свои имена увековечить.
Ну, а теперь… Сами знаете: упали с неба три яблока, одно Фатме, одно буфетчику Сабиру, третье – первому секретарю партийного комитета района товарищу Махмуд-заде…
А мне яблока не надо…
                    
                               
Перевод ЛАЧИНА