Нарратор: Эльдар ШАРИФОВ
Литературная запись: Джамиля ШАРИФОВА
МЕЖДУ ГОРОДОМ ДА И ГОРОДОМ НЕТ
Памяти Евгения Евтушенко

 

 

 

 

 

 

Он похож на обитый тоской кабинет.
По утрам натирают в нем желчью паркет.
В нем диваны – из фальши, в нем стены – из бед.
В нем глядит подозрительно каждый портрет.
 
...Ну, а в городе Да – жизнь, как песня дрозда.
Этот город без стен, он – подобье гнезда.
С неба просится в руки любая звезда.
 
                                                   Евг. Евтушенко
 

 

Тому, что будет рассказано ниже, без малого полвека. Но помнится все, будто было вчера.
Ноябрь-декабрь 1969 года. Грузия, весь  оранжево-золотой, утопающий в мандаринах черноморский город Гагра. Дом творчества писателей всесоюзного подчинения, на улице Курортная, впоследствии переименованной в улицу имени Шота Руставели...
 
ПРО ЧАСЫ
 
Безлюдный, пустынный осенний пляж. Температура воды в море – плюс 12-13 градусов. Но яркое, теплое солнце на безоблачном, в прямом и переносном смысле, небосклоне не то чтобы пригревало, но, можно сказать, и припекало.
Путевка рассчитана на целых двадцать четыре дня... Едва прибыв к месту назначения, автор этих строк, по гороскопу, по году рождения Водяной Баран, прихватив плавки, помчался на пляж с твердым намерением окунуться в море, предвкушая полнейшее одиночество.
Но – что это?.. На обогретой солнцем пляжной гальке лежала распластанная на спине поджарая длиннющая фигура, и видно было – человек в плавках и черных на пол-лица очках просто млел от счастья. Мне стало неподдельно интересно: кто еще кроме меня полезет в это осеннее Черное море? Будучи воспитанным человеком, не желая нарушать его покой, я все же набрался нахальства  и попросил разрешения расположиться рядом.
– Валяй, опрокидывайся! – брякнул загорающий и вяло, неохотно сняв свои огромные защитные очки, с интересом повернул голову в мою сторону. И тут я – о, майн Гот! – говоря словами А.Папанова из «Берегись автомобиля!», проски-напроски окаменел. Передо мной возлежал не кто-нибудь, а один из литературных кумиров моей юности, сам Евгений Александрович Евтушенко!
Выйдя из оцепенения и придя в себя, я представился, сообщив ему, что мне двадцать шесть лет, приехал я из Баку, являюсь студентом-заочником третьего курса Азербайджанского института нефти и химии. Рассказал, что в этом сказочно замечательном месте нахожусь уже во второй раз, что, хоть и лениво, неохотно, – по настоянию близких, – но получаю техническое образование, хотя безумно влюблен в литературу. И при этом работаю техником на Бакинском электроламповом заводе «Азерэлектросвет», заведую вентиляционными установками всего завода, вдыхаю пары ртути и свинца. Желая развеселить Поэта, я продекламировал ему шуточные стихи моего московского друга Вити Гофмана, – кстати, сына известного советского писателя, бывшего военного летчика, Героя Советского Союза Генриха Гофмана:
 
Десять лет отдав заводу,
Не за водку, а за воду,
Ниже всяческих тарифов
Получал гроши Шарифов...
 
Вялое выражение лица Евтушенки слегка оживилось, и он снова снял очки, оторвал голову от гальки и с любопытством взглянул на меня. Потом произнес:
– Давай-ка, родной, ты пока позагорай, а я окунусь. Потом обязательно продолжим, мне интересно.
Поднявшись во весь свой исполинский рост, Поэт направился к воде. Когда он уже погрузился по грудь, я вдруг заметил, что он забыл снять с руки часы.
– Евгений Александрович! – крикнул я. – Часы!..
Не обернувшись, он помахал рукой и нырнул под воду. Отплыв в этой, мягко говоря, прохладной воде на довольно приличное расстояние, он с удовольствием покувыркался, вернулся на берег, обтерся полотенцем, снова лег на по-прежнему теплую гальку и сказал:
– Эльдар, эти военные часы армии США я купил в Нью-Йорке у старого часовщика-еврея из Одессы. «Эти часы, мистер Евтушенко, – сказал он, – будут носить еще ваши внуки и правнуки. – И добавил: – В огне не горят, в воде не тонут».
Видя, как загорелись мои глаза, – глаза человека, с отроческих лет питающего слабость к часовым механизмам во всех их воплощениях, Евтушенко снял часы с руки и дал мне их рассмотреть. Часы были какое-то чудо. В них не хватало только туалета и сауны.
Я выразил ему свой искренний восторг, и объяснил, каким образом я, простой заводской вентиляторщик, оказываюсь в этом райском уголке. В те годы отец мой, Гусейн Шариф, прозаик и переводчик художественной литературы с русского на азербайджанский язык («Обломов» Гончарова и «Идиот» Достоевского выдержали на азербайджанском языке по пять изданий!), возглавлял Азербайджанское отделение ВААП (Всесоюзного агентства по охране авторских прав). Он запросил для меня путевку как для члена семьи писателя. В осенне-зимнюю пору это не составляло особого труда. Писатели предпочитали «заселять» Дома творчества по всему Советскому Союзу вместе со своими домочадцами в летний период. А осенью и зимой в Домах творчества, опять же по всей необъятной советской стране, в том числе и в Доме творчества в Баку, в приморском поселке Мардакан, отдыхали шахтеры и колхозники Донбасса, – так сказать, подшефные Литературного фонда Союза писателей СССР.
В Гагре членов Союза писателей СССР расселяли в специально отведенных для них одноместных номерах, как говорили тогда, со всеми удобствами, в так называемом Морском корпусе, что располагался, впрочем, как и сегодня, почти на пляже, в пяти шагах от воды. А для простых смертных, таких как я, выделялись двух-трехместные комнаты в Главном корпусе, через дорогу от Морского. Тоже с удобствами, но – в конце коридора.
 

ПРО КОЛХОЗНИКОВ И ИХ ЧЕМОДАНЫ
 
В ту глубокую осень 69-го меня сразу же по приезде поселили втроем с колхозниками из ДонбаСса: председателем колхоза, греком по национальности, и его работником. Меня ожидали сюрпризы... Грек сотоварищи по ночам устраивали соревнования по нещадному храпу. Директор Дома творчества, несравненный, замечательный, настоящий хозяин, известный всей писательской братии и друг моего отца, Гугуша Тарасович Багатурия, успокоил меня:
– Тут у меня в Главном корпусе есть одна малюсенькая одноместная комнатка, с умывальником. Она сейчас занята, потерпи пару дней, как освободится – я тебя туда поселю на весь твой 24-дневный срок.
Вот что еще было примечательного, окромя чудовищного храпа по ночам. Председатель колхоза грек приехал с двумя огромными чемоданами, его подчиненный – также с двумя. В одном чемодане каждый привез одежду, другой – был до отказа набит бутылками с горилкой. Грек был симпатичный пожилой мужик, располагавший к себе. В момент знакомства он вдруг заявил:
– Сынок, я только по названию грек. Разве сейчас греки? Вот раньше были греки: сначала видишь нос, нос, нос – а потом уже грека!..
Немного погодя они распахнули один из заветных чемоданов с нехитрой дорожной снедью, извлекли две бутылки горилки. Грек сказал:
– Давай, сынок, присоединяйся, – до обеда еще далеко!
У них обоих, правда, челюсти отвисли, когда я вежливо отказался, сославшись на то, что не пью в такую рань.
В ту пору я, простой бакинский бамбук, был абсолютно равнодушен к спиртному. Но ближе к обеду компанию я им все же составил.
 

КНЯЗЬ АЛЕКСАНДР ЛЬВОВИЧ КАЗЕМ-БЕК И ДРУГИЕ
 
Примечательно, что в ту неписательскую осень сюда съехались с разных концов страны весьма и весьма замечательные писатели и журналисты. Среди них был возвратившийся из многолетней эмиграции во Франции и Америке журналист князь Александр Львович Казем-бек, правнук создателя азербайджанской грамматики Мирзы Казем-бека. Это был тот самый Казем-бек, – по материнской линии происходивший из рода графов Толстых, – чьим именем начинается известный рассказ Владимира Солоухина «Три белые хризантемы» – о могиле Шаляпина в Париже: «Князь Александр Львович Казем-бек мне рассказывал...»
Гагра 69-го запечатлела в моей памяти образы известного украинского поэта Миколы Упеника, и японского журналиста Хироси Аканума, проживавшего в Москве вместе со своей русской женой, и нивхского писателя и публициста Владимира Санги, ректора Кутаисского филиала Грузинского политехнического института Константина Акакиевича Имедашвили. С каждым из них меня потом связали годы интереснейшей переписки.
Все мы оказались за одним столиком в столовой, а Евтушенко – рядом, за соседним, в компании грузинских писателей.
Гугуша Тарасович сдержал свое слово, переселил меня в заветную одноместную келью с роскошью: умывальником и крошечным журнальным столиком.
Прошло день-два, и на нашем взаправду круглом столе появилась первая болгарская «Шипка», принесенная всем нам Александром Львовичем в знак знакомства. Потом такая же «Шипка» стала появляться ежедневно к обеду и ужину поочередно от каждого из сидящих за нашим столом. В дальнейшем стали появляться и более крепкие напитки. Угощался вместе с нами и сидевший за соседним столиком Евгений Александрович.
Однажды Поэт припозднился к обеду, и неожиданно появился в хорошем расположении духа с двумя трехлитровыми баллонами вина в охапку. Усевшись за свой соседний с нами столик, он снял крышки с баллонов и стал наполнять граненые чайные стаканы сидящим за обоими столиками. Свое «священнодействие» он сопровождал рассказом о том, как его только что угощали этой божественной «изабеллой» местные друзья-писатели.
 

ПРО ДВА ВЕДРА «ЗОЛОТА»
 
...Порядок в комнатах нашего корпуса наводила горничная – не красавица, но обаятельнейшее, добрейшее создание – молодая абхазка по имени Еник. Учуяв во мне родную душу, она прониклась ко мне искренней симпатией. И вскоре я получил неожиданное подтверждение тому. Дня через два после нашего знакомства я, открыв дверь своего VIP-номера, вдруг обнаружил за нею огромное ведро, доверху наполненное отборными, янтарно сверкавшими мандаринами. Я сразу же понял, откуда эти божественные дары, чьих рук это дело. Ведь накануне Еник рассказывала мне о мандариновой роще во дворе их дома, которую высадил еще ее прадед. Смущенный, я бросился ее искать и, найдя, принялся целовать ей руки, притащившие столь тяжелую ношу. Еник была смущена еще более меня...
...Вкус у мандаринов из сада милейшего человечка Еник был изумительный, что было отмечено всеми обитателями наших с Евгением Александровичем обоих столов.
Прознав, что от принесенных ею мандаринов осталось одно воспоминание, она на следующий же день вторично выказала свою добрейшую душу, видимо, в надежде, что уж это ведро витаминов умну я один. Но не тут-то было: ведро ушло целевым назначением. Прихватив его, я направился прямиком в Морской корпус, к Евтушенке.
Войдя, я увидел сидевшую за письменным столом ослепительной красоты молодую татарку, – я уже знал, что она приехала вместе с Поэтом в качестве официального консультанта. Евтушенко в тот период работал над поэмой «Казанский университет».
Радушный хозяин незамедлительно извлек из шкафа трехлитровый баллон-близнец с «изабеллой». Воцарилась по-настоящему теплая атмосфера со стихами на  русском, а по просьбе хозяина еще и на азербайджанском  и татарском языках...
...Красавица-татарка, имени которой я, к сожалению, уже не помню, также восхитилась вкусом этих мандаринов, под которые незаметно ушла «изабелла».
 

ОБ АВТОРЕ  «БАБЬЕГО ЯРА»
 
Пляж оставался по-прежнему пустынным, безлюдным. Никто не осмеливался ни лезть в холодную воду, ни загорать. Естественно, кроме нас с Евгением Александровичем.
В одно из наших очередных возлежаний и загораний на пляже я задал ему вопрос, который меня как давнего подписчика журнала «Юность» заинтересовал и обеспокоил:
– Евгений Александрович, извините за нескромный вопрос. Почему вы и Василий Аксенов сейчас ушли из редколлегии «Юности»?
Прилипший до этого к гальке торс Евтушенки вдруг резко поднялся, он сел, упершись ладонями в галечник. И произнес следующее (слова эти я помню так, будто они были сказаны вчера):
– Замечательный вопрос! – произнес он. – Представляешь, Эльдар, этот подонок Анатолий Кузнецов, заграбастав командировочных на сумму десять тысяч рублей, – якобы для того, чтобы написать о судьбоносном для России втором съезде РСДРП, – сбежал в Лондон. Но при этом, сукин сын, умудрился настрочить на нас с Аксеновым донос в Комитет госбезопасности. Это было так подло и несправедливо по отношению к нам с Васей, что мы в знак протеста сразу же написали заявления о выходе из состава редколлегии «Юности», – журнала, который так любили, обожали, в котором столько печатались. Такая вот, Эльдар, петрушка.
...Недавние беседы Евгения Евтушенко с культурологом Соломоном Волковым, прозвучавшие с телеэкрана, напомнили мне тот далекий разговор с Поэтом о редколлегии «Юности» и побудили меня вот к чему.
Мне больно было смотреть и слушать, как великий, знаменитый на весь мир Поэт как бы оправдывался и доказывал, что никогда, ни при каких руководителях не являлся секретным сотрудником, информатором, осведомителем, или как там еще их называли, КГБ, – что упорно и даже назойливо мерещилось Иосифу Бродскому.
Услышав подобное, я сразу же захотел написать Евгению Александровичу письмо в американский городок Талсу, напомнить ему о случае в редколлегии «Юности», рассказанном им мне на пляже в Гагре в ту далекую осень 69-го. Но всему виной моя черепашья скорость. А теперь уже поздно...
Слушая с экрана названную беседу, я чувствовал, что Поэт забыл об этой отвратительной истории с Анатолием Кузнецовым. Все-таки возраст. А если бы вспомнил, то все четко встало бы на свои места. Ибо, следуя простейшей логике, напрашивается вопрос: стал ли бы человек, собравшийся под благовидным предлогом вот-вот сбежать в Англию, строчить донос на людей, являвшихся информаторами Комитета госбезопасности? Если чисто гипотетически допустить, что они таковыми являлись, то А.Кузнецов не знать об этом никак не мог. Ну не смех?! Ну не бред?!
Закончить эту историю с А.Кузнецовым хочется случаем, рассказанным мне позднее в той же любимой мною Гагре тульской писательницей, землячкой А.Кузнецова Марией Казаковой, сидевшей теперь уже за одним со мной столиком в столовой.
Незадолго до бегства в Англию в квартире Кузнецова случился пожар. Огонь был такой силы, что после того как пожар был потушен, потолок квартиры остался покрытым толстым слоем угольно-черной сажи. Восстанавливая жилье, писатель поступил следующим образом: потолок оставил нетронутым, – холстом, так сказать, для художественного замысла. Надо отметить, что А.Кузнецов в свое время был широко известной личностью, автором нашумевшего романа «Бабий Яр». В квартиру его, естественно, были вхожи многие медийные люди, крупные деятели культуры и искусства. Хозяин вручал гостям в качестве «пера» длинную указку, и просил оставить автограф на потолке. Добрая это была шутка или злой умысел – осталось на совести писателя, но после его бегства из СССР дело приняло нешуточный оборот. Всех расписавшихся на потолке приглашали в соответствующую организацию «на беседу». Понятно, какой характер носили эти беседы. Думаю, что Кузнецов все же знал, чем закончатся эти автографы на потолке. Это – еще один штрих к его портрету.
 
 
РОССЫПЬ БЕСЦЕННОЙ РУКОПИСИ...
 
Евгений Александрович уезжал из Гагры несколькими днями раньше меня. Торопился в Москву по своим делам. Я прощался с ним, не постесняюсь сказать, со слезами на глазах. Было по-настоящему грустно.
На следующий день я как всегда шел на пляж, дабы окончательно «сгореть» и уйти в очередной заплыв. Но уже в полнейшем одиночестве. Горничная Морского корпуса прибиралась в комнатах съехавших. У входа в Корпус были выставлены корзины, переполненные бумагами. Резкий порыв ветра опрокинул одну из них и широко разметал исписанные листки бумаги. Я поднял несколько из них: это были рукописные черновики «Казанского университета»... Тогда мне, простому вентиляторщику, и в голову не пришло собрать их. Чего не могу простить себе по сей день.
 

«ПОЛУЧАЕТСЯ, ОДИН ЕВТУШЕНКО ЗДЕСЬ МУЖЧИНА...»
 
Вспоминается еще один занятный случай из той гагрской жизни. В Доме творчества действовал довольно вместительный кинотеатр. Но в один из вечеров выяснилось, что кина не будет. Тогда все понатаскали стульев из столовой и уселись в холле Главного корпуса перед большим черно-белым телевизором советской марки. За окнами дул сильный ветер с проливным дождем, с громом и высверками молний. Среди набившихся сюда отдыхающих было немало женщин из Донбасса. Внезапно ветер распахнул дверь. Все как сидели, так и продолжали сидеть, вперившись в экран телевизора. Мне, сидевшему позади всех, было не протолкнуться к двери. За всех нас это сделал Евтушенко, и тут же чей-то звонкий женский голос произнес: «Что? –  получается, один Евтушенко здесь мужчина?..» Возражений не последовало.   
 
 
ПОСЛЕДНЯЯ ВСТРЕЧА
 
...Начало лета 1975 года. Новоиспеченный выпускник отделения художественного перевода Литературного института имени  А.М.Горького, Ленинский стипендиат (сто рублей в месяц!), обладатель красного диплома, я вместе с подругой моей сестры зашел в ресторан «Арагви» по случаю окончания вуза. И вдруг вижу: у гардероба стоит Евгений Александрович! – помогает своей даме надеть плащ. Обнялись-расцеловались,поговорили о том, о сем, вспомнили нашу Гагру 69-го. Он поздравил меня с окончанием Литинститута, выпускником которого сам же и являлся. Последними его словами во время той встречи были: «Передайте от меня сердечный привет Александру Львовичу Казем-беку!»
 
...До встречи, милейший Евгений Александрович! – хотелось бы в раю, с гуриями. И с мандариновыми кущами. Как в Гагре...