Памяти Вячеслава Зайцева
СИЯВУШ МАМЕДЗАДЕ
МАРАТ ШАФИЕВ
НАДИР АГАСИЕВ

СИЯВУШ МАМЕДЗАДЕ

Один из «сороковых, пороховых»:

Вячеслав Петрович Зайцев

Редакция «Литературного Азербайджана» предложила мне поделиться воспоминаниями о Вячеславе Петровиче Зайцеве, с которым мне довелось сотрудничать много лет. Внешне это выглядело как ежедневные встречи на третьем этаже здания Союза писателей Азербайджана; позднее редакция перебралась к Баксовету, на тогдашнюю Коммунистическую улицу (теперь улица «Истиглалият»). Мы дождались окончания ремонта и вернулись «домой», на улицу Xагани, 25. Я поступил на работу в «Л.А.» в шестидесятые годы, окончив филфак в Азгосуниверситете и Литинститут имени Горького в Москве. А Вячеслав Петрович имел позади биографию фронтовика, несколько лет работал в «Бакинском рабочем» – выдающейся печатной трибуне республики в те годы. На поколение фронтовиков я, молодой городской юноша, «не нюхавший пороха», всегда смотрел снизу-вверх, с почтением. Были в редакции и другие фронтовики: Иван Поликарпович Третьяков, Иосиф Борисович Оратовский. И.П. Третьяков писал прозу и выдвинулся в ряды всесоюзно известных военных писателей; Иосиф Борисович издал при жизни всего одну книжку в Москве, где признавался со скромным достоинством воина-солдата: «Воинская часть, где я служил, не брала больших городов». Вячеслав Петрович Зайцев не успел добраться до московской трибуны, обеспечивавшей огромный тираж и миллионы читателей. Тогда мы были Советским Союзом, и пишущих стихи на русском языке было множество; в военной лирике появлялись образцы, ставшие хрестоматийными шедеврами: К. Симонов, А. Твардовский, А. Сурков, М. Исаковский, Д. Самойлов и многие другие мастера слова. После войны в советскую поэзию пришла мощная плеяда шестидесятников»; у нас, в Азербайджане, в эту когорту талантливейших вошли азербайджанские поэты Фикрет Годжа, Рамиз Ровшан, И. Исмаилзаде и другие; конечно, в этом же ряду мы видели и самобытного и яркого Али Керима. Воинская часть, где служил В. П. Зайцев, «не брала больших городов» (как писал И. Б. Оратовский). Вячеслав Зайцев не вышел на всесоюзную орбиту, но война прошла через всю его лирику. Он родился в Москве, в раннем детстве его семья переехала в Баку, потом был фронт, боевые дороги и возвращение в Баку; как оказалось, надолго, на всю жизнь. Зайцев овладел азербайджанским языком и даже в его речи проступала лексика бакинского «чемберекендского» говора. Азербайджан «врастал» в его поэзию ритмом нефтяных промыслов, особым колоритом старого Баку с его многонациональной полифонией...

 

И сошлись, как борта киржима,

Юг и Север – мои края,

Оттого и нерасторжима

Неделима Отчизна моя...

Вячеслав Петрович – был открытый человек, с распахнутой по-русски душой; и при всей своей переимчивости к иноязычной среде, он трепетно хранил свою любовь к русским корням, русской духовной почве.

Несколько лет я был причастен к работе отдела поэзии. Времена настали трудные – для всей республики и для нас: распался Союз, вспыхнул конфликт в НКАО; Зайцев страдал нездоровьем, у него произошло прободение желудка; к тому времени журнал уже временно перебрался в здание напротив Баксовета (ремонт!).

Я запомнил Зайцева, сидящего в комнате на 5-м этаже; спрашиваю о самочувствии и получаю однозначный ответ – В.П. не любил «плакаться в жилетку». К тому времени у нас сложились добрые товарищеские отношения (несмотря на разницу в возрасте). Мы, как говорится, съели пуд соли в редакционных «междусобойчиках», я участвовал в них как третье лицо – вторым был незабвенный Мансур Векилов, прекрасный поэт, достойный друг; его дружба с Зайцевым остается поныне для меня легендарным примером душевной привязанности и понимания. Но я хочу рассказать о случае, характеризующем натуру Зайцева.

Однажды он поздней ночью позвонил мне домой и предложил отправиться вместе на бакинский вокзал. Я отнекивался, ссылаясь на позднее время и неизбежную тревожную реакцию моей уже уснувшей жены. Зайцев настаивал, судя по голосу, он был совершенно трезв. В нем говорила какая-то невнятная тоска. Я бы сказал, тоска купринского героя из повести «Поединок» – Ромашов ходил на вокзал и подолгу смотрел на пассажирские составы, уходящие в большую жизнь. Позже под впечатлением ночного звонка Зайцева я написал стихотворение. Но я упоминаю об этом факте, который говорит об одиночестве Зайцева.

Еще один эпизод из нашего общения. По предложению В.П. Зайцева я редактировал сборник его стихов в бакинском издании. Я «споткнулся» на строфе из стихотворения о пережитой страной войне с гитлеровской Германией.

 

О, заплаканные мамы,

О, убитые отцы!

Стёрты каменные шрамы

Нашей старой улицы...

 

Эти «улицы» – напрашивалось ударение на «цы», этого требовала рифмовка. Отцы-цы... Я сказал Зайцеву об этом. Он возражал, причем решительно и категорично. Я не стал в позу редактора-буквоеда. В конце концов, строка осталась в версии автора. Теперь я думаю, что, наверное, я был прав, не навязывая Зайцеву своего решения. Вячеслав Петрович источал тепло и душевную доброту. Он видел войну, смерть и гибель товарищей на поле брани. Фронтовые пути его пересеклись с Зией Буниятовым, Героем Советского Союза. Зия Буниятов иногда заглядывал в нашу редакцию. С Зайцевым он общался на «ты». Это говорило о высоком доверии, которого Зия-муаллим удостаивал далеко не каждого человека...

 

МАРАТ ШАФИЕВ

Памяти В.П.Зайцева

И я забыл, что честно пал в бою.

В 1983 году, после службы в Советской армии, у меня назревала газетная публикация в «Молодёжи Азербайджана». Но что-то не сцепилось, и товарищ Наташа, дабы подсластить горечь, позвонила в отдел поэзии «Литературного Азербайджана». Редакции большинства тогдашних журналов располагались на последнем пятом этаже огромнейшего здания на улице Коммунистическая 31/33. Вячеслав Петрович Зайцев в обыкновенном костюме выглядел моложе своих лет, я даже предположить не мог, что предо мной – офицер-фронтовик. Просмотрев мои стихи, он сказал: слабые, посоветовал больше читать современных поэтов – обычные универсальные советы, к которым я начинал привыкать. Вдруг Вячеслав Петрович похвалил одну мою строфу. Мы понимающе улыбнулись друг другу и расстались навсегда. Если б только я знал, с кем меня свела судьба! Через много лет пришло осознание: Зайцев – самый крупный русский поэт, когда-либо живший в Баку.

В 2005 году Республиканское общество «Содружество» проводило конкурс к 60-летию Победы; я редактировал и составлял итоговую книгу «Меч и перо» и включил в неё и стихи покойного Зайцева. «Интересно, – сказал Мансур Векилов, когда я преподнёс ему книгу. – Мы со Славой дружили. Мне казалось, все его стихи знаю, а вот эти вижу впервые. Откуда ты их выудил?»

Вячеслав Зайцев родился 8 февраля 1924 года в городе Москве, с шести лет жил в Баку. В Отечественную был тяжело контужен, воевал на Закавказском фронте в черноморских частях в звании гвардии-лейтенанта: «Ты помнишь Керчь? / Над проливом огненный смерч. / Помнишь каменный остов Ростова?», «я портянки выстирал на Шпрее». Посвящение в гвардейцы произошло буднично: рябой сапёр назвал его героем и вручил значок, с которого со временем стёрлась позолота и потрескалась эмаль, да и никто не требовал торжественного строя, в военную страду – не до церемониалов.

В предгорьях Кавказа фронтовые дороги свели Зайцева с капитаном Зией Буниятовым – спали в одном окопе, по утрам адъютанты снимали с колышков прикрывавший их брезент и сливали накопившуюся за ночь воду. Через 20 лет будущий поэт посвятит будущему Герою Советского Союза, академику-арабисту, своему земляку поэму «Обелиск».

Окончив вечернюю среднюю школу, Зайцев учился на юридическом факультете Азербайджанского госуниверситета, но стал журналистом (газеты «На страже», «Молодёжь Азербайджана», «Бакинский рабочий»). С послевоенного времени начинается его поэтическое творчество. Книги: «Встреча с самим собой» (1961 г.), «Облака» (1965), «Отблеск» (1973), «Лирика» (1976), «Мгновенье надежды» (1982), «Рельсы сквозь годы» (1984»). Переводил и современную азербайджанскую поэзию. Член Союза писателей СССР с 1963 года. Зайцев легко и прочно вжился в азербайджанскую почву (и похоронен в 1990 году на старом бакинском христианском кладбище, возле Дома печати) – настоящий чемберекендский уркаган: по южному горячий, не дурак выпить и поговорить за жизнь. Род Зайцевых – крестьянский, но и через эту сермяжную, незамысловатую правду, правду обыкновенного пехотного ротного из народа, бил благородный свет – так армейские погоны вдруг отсвечивают отблеском эполет.

Он часто ходил на вокзал провожать поезда. Об этой «дорожной» тоске хорошо написал Сиявуш Мамедзаде в стихотворении «Ночной звонок», посвященном памяти Вячеслава Зайцева, поэта и солдата:

 

Бакинской ночью поздней

Меня просил и звал

Твой голос почти слёзный:

– Поедем на вокзал…

Я понял все по тону,

Я знал наверняка:

Тебя звала к перрону

Купринская тоска

Из тех времен старинных,

Из тех печальных снов,

Где шел на поединок

Поручик Ромашов.

Я понял, но мешала

Мне согласиться лень

Иль лишнего бокала

Нечаянная тень.

Я мямлил трезво что-то

Про час, жену и дом,

С резонною заботой

Тебя берег притом

От тишины вокзала,

От памяти седой,

Дымящейся устало

Разлукой и войной,

Мерцающей свеченьем

Прощальных горьких слёз,

Истаявших в вечернем

Мелькании колес,

Унесшихся куда-то,

Неведомо куда,

Где стонут виновато

И плачут поезда…

Я помню: ночью поздней…

Прости… Ведь я всё знал…

Твой голос почти слёзный:

– Поедем на вокзал…

 

Эта «дорожная» тоска только отчасти «купринская» или «блоковская»: «О чём грущу, / Не спрашивай меня. / Я всё ещё, я всё ещё воюю, / Я всё ещё не вышел из огня, /И всё ещё над мёртвыми горюю». Фронтовое поколение больше не озабочивалось извечными вопросами: как быть? как уберечь от сделок совесть? – «Мне любые трудности/нынче нипочём», «Но в юности всё это решено. / И жизнь для нас – прочитанная повесть».

Таким он и запомнился: раскованной походкой, идущий на сыром ветру, пытающийся на ходу прикурить сигарету, лёгкое пальто распахнуто, и кашне вьётся за плечом полосатым парусом.

 

НАДИР АГАСИЕВ

Москвич из Чемберекенда

В этом году поэту Вячеславу Петровичу Зайцеву, много лет возглавлявшему отдел поэзии нашего журнала, исполнилось бы 95 лет. Родившийся в Москве, он всю свою жизнь прожил в Баку и не без гордости считал себя бакинцем. Часто вспоминал свое чемберекендское детство. Он и сейчас в Чемберекенде, правда, там нам его уже не найти. Мы пытались – не получилось. Заросла к нему «народная тропа», да и дружеская тоже. Вот Мансур умел найти могилу близкого друга, наперекор предречению Вячеслава Петровича: «С четырех сторон, с четырех сторон,\ надвигается время моих похорон,\ надвигается, приближается,\ подо мной земля обнажается,\ затеряюсь в ней как иголочка,\ буду видеть свет через щелочку…» Христианская часть чемберекендского кладбища сейчас малопосещаемая, кладбище забыто, заброшено, там «синь времен», как писал поэт в своем знаменитом пророческом стихотворении, затерявшийся ветер бродит среди деревьев на полузабытых могилах.

Я помню последнее посещение могилы Вячеслава Петровича. В одну из юбилейных годовщин Победы в Великой Отечественной войне, прежде чем поехать на традиционное празднование к Ивану Поликарповичу Третьякову, мы втроем: Мансур Векилов, Сиявуш Мамедзаде и я, решили навестить и могилу Зайцева. Ведь Вячеслав Петрович был участником войны, воевал под командованием легендарного Зии Буниятова, героя Советского Союза, академика. На могилу мы пошли почему-то, может, сокращая путь, не как всегда, а наперерез, через еврейские захоронения, Мансур вел нас, словно по наитию, казалось, и маршрут выбрал такой, чтобы усложнить себе задачу. Сколько славных имен на просторе кладбища были раскинуты перед нами. Многие были знакомы и давно забыты. Мы шли, находили знакомых, отдавались воспоминаниям, шли дальше, казалось, блуждали по кругу, но Мансур был уверен, что обязательно найдет могилу друга. И нашел, место уже вовсю заросло травами, полевыми ромашками, огоньками, сорняками. Я попытался среди зарослей найти тюльпаны. В первую годовщину смерти Вячеслава Петровича мы приехали к нему всей редакцией. Купили в цветочном магазине тюльпаны с луковицами, посадили их вокруг могилы. Они цвели там и через год.

Сейчас уже нет и Мансура, наши попытки найти могилу нашего старшего товарища тщетны и, кажется, чтобы сориентироваться на этом, со множеством забытых могил, кладбище, как в сюрреалистическом фильме, нужен особый проводник, сталкер.

И если уж говорить о нереальном, мне хочется, чтобы вопреки всему, – здравому смыслу, законам растениеводства, – тюльпаны в луковицах, что мы принесли почти тридцать лет назад на могилу товарища, сейчас снова распустились, зацвели, или даже выросли в гигантские тюльпановые деревья в память поэта. Ведь его помнят, наверное, лишь тонкие ценители поэзии и только старшего поколения. И еще я надеюсь, что после публикации его стихов в журнале сейчас, когда наш журнал распространяется и по интернету, его поэзия приобретет вторую жизнь, и пробьется вновь к нему тропинка.